Церковь в мукомольный переулке
Лиси язвины имут…
Мф. 8, 20
Ангел хранитель больниц и гимназий,
Ветреной, ждущей трамвай хризантемы,
Гиперборейской земли, где оказий
Больше не чаем, болезные, где мы
Кто это мы? Просто Лазари-сидни,
Прах на спирту, отморозки и лохи:
Спим на ступенях и лествицы – сини
Язвины – лисы, а псы имут крохи
Трапезы вешней, горящие звенья,
Город в посмертных промоинах зренья
Вороний праздник
На мерзлоте в тот день, когда Архангел
Благую весть принес Отроковице,
С зимовья возвращаются вороны
И назван этот день Вороний праздник
Там птиц иных не водится – вороны,
Не ласточки весну приносят в сени
Барачного ковчега, извещают,
Что кое-где уж вышла из-под снега
Земля нагая как до погребенья
И желтая как глянец фотографий
С приветами из черноморских здравниц
Рассыпаны повсюду эти снимки,
Но дворник их уже не замечает:
Сам, как ворона, в ватнике глядит он
В твои владенья, солнце самоедов, –
Безумия врата, врата ночные
Из ясписа, сапфира, халкидона…
Из школьной программы
Две райских песни, две, по крайней мере,
Где вместо звезд – рубин кровопотери
И фресок Джотто холод колокольный:
Вот сборище с мечами и дрекольем,
Светильников замерзших аллилуйя,
Иуда, что пришел для поцелуя…
Луна Мэла Гибсона
Фильм о Пасхе Распятья снимался зимой:
Луна над усадьбой Гат-Шеманим
Белела над окрестностями Матеры;
Не в зелень иерусалимской весны
Одета была Гефсимания, но вопрошала,
Как Иова Иегова: Входил ли ты в хранилища снега
И видел ли сокровищницы града?
Кто проводит протоки для излияния воды
И путь для громоносной молнии, чтобы
Шел дождь на землю безлюдную, на пустыню,
Где нет человека? И луна над югом Италии
Белела как жертвенный камень в Вефиле
– Благословен ты, Господи, Боже наш, Царь вселенной, –
Мыслил в сердце своем Каиафа (Маттиа Сбраджа),
Благословен за плод лозы виноградной
И за хлеб, изведенный тобой из земли,
За горькие травы и эту луну,
Под которой, что было, то и теперь есть,
И что будет, то уже было,
И Ты воззовешь прошедшее,
Истребив – да погибнет имя его! –
Сбивающего с пути Израиля!
– Тридцать, Иуда. На этом сошлись мы:
Мы (судный нагрудник, двенадцать камней)
И ты (жест в сторону экс-казначея – Луки Льонелло)
– Не Сам ли Ты, Господи, разве не Сам, –
Вопрошает ушедший в ночь
Пламя пасхальных жаровен, –
Не Сам ли Ты, Господи, заповедал нам чрез Моисея
Не жалеть и не прикрывать отвращающего от Тебя
Народ Твой? И что вы все смотрите так,
Будто все вы здесь первосвященники?
Пальма осанны на каждом из шекелей,
Надпись и храм, который бесчестят!
И луна над зимней Италией
Белела как чаша Грааля над Гротом агонии,
Ветка маслины в саду на переднем плане
Тянулась колючей проволокой, звезды –
Стражи святыни, небесное воинство –
Звезды спадали с небес, расхаживали по саду:
Желтые космы пламени,
Рубящие синеву Караваджо в скандальной ленте
Голливудского австралийца
Ты во взломанный склеп…
Ты во взломанный склеп привела с собой сад –
Беззаконный, сырой, охраняемый лишь
Светляками да брачным весельем цикад,
Звездным воинством – там, над уступами крыш
Петр к себе возвратился, ушел Иоанн,
Ну а ты все стоишь, все плывет наугад
Аромат бесполезный сквозь месяц нисан,
Ты же плачешь среди глинобитных оград,
Как на известь на эти глядишь пелены –
Известь ям, где останутся все, кто распят.
Никому не жена, никому не нужны
Ароматы твои, но плывет аромат –
Запах чистого нарда из склянки твоей,
В этом взломанном склепе усилив стократ
Свежесть снящихся мертвым волос и ветвей
НИК. Т – О
Искать следов Ее сандалий
Анненский
А «талифа, куми» – нет, не «девица, встань»,
А «девочка, проснись»: руки коснулся,
Сказал чуть слышно: «Девочка, проснись»
И след сандалий в воздухе морозном
Не в Царском – в Омске, след Ее сандалий
И кукла та в потоке, голова
Профессора, измученного снами,
Кривой рожок подушки кислорода
Уже не нужен… талифа куми?
Не выносил пасхального трезвона
И не молился никогда. Девица?
Нет, девочка. Не умерла, но спит