НИК. Т – О
Искать следов Ее сандалий
Анненский
А «талифа, куми» – нет, не «девица, встань»,
А «девочка, проснись»: руки коснулся,
Сказал чуть слышно: «Девочка, проснись»
И след сандалий в воздухе морозном
Не в Царском – в Омске, след Ее сандалий
И кукла та в потоке, голова
Профессора, измученного снами,
Кривой рожок подушки кислорода
Уже не нужен… талифа куми?
Не выносил пасхального трезвона
И не молился никогда. Девица?
Нет, девочка. Не умерла, но спит
С мыслью об Иерусалиме
Памяти Дениса Новикова
1.
И се стоит кириллицей при дверех
Призвавший в чудный свет, в мороз и сон,
А в нем – крюки и петли, но не верю:
Все той же веткой снег твой осенен
2.
Та амфора пытливой самарянки,
Кувшин ли просто… Господом хранима,
Бежит вода, чиста после огранки,
В пространстве золотом, идущем мимо.
Бежит вода, чиста после огранки,
И облако белеет нестерпимо
Над рынком, забытьем автостоянки,
Над блокпостами Иерусалима.
Красота по-американски
Беги, Божье Дитя, в поющую пустыню
Томас Мертон
Буквиц горчичные зерна
В растительной зелени лампового монитора,
Взрастил нам портал францисканцев:
Вот фотография утренней кельи трапписта –
Сарая, в котором устроил он скит,
Крест поставил, к нему прислонил колесо от телеги,
Вот утварь, корзины из ивовых прутьев
И клавиатура реликтовой, в Кремль набивавшей
Протестные письма печатной машинки.
Обломки какие-то. Света и тьмы.
Семена созерцания. Может быть, тыквы,
Лилий долин, нарциссов Саронских,
А вот и он сам, Иона. Он видит: горит Ниневия,
Не лучше ли было б остаться во чреве кита?
Ведь и Сам бы управил Господь как-нибудь,
Уберег Пастернака. Нет, странный какой-то он,
Этот траппист, от ожогов умерший в Бангкоке.
Вокруг него – дети цветов, и в поющей пустыне
«Беги, – говорит Суламифь, –
На горах бальзамических серне подобен будь
И молодому оленю»
Смерть автора
Ирине Перуновой
I.
– А смерти автора, кстати,
Радовались и раньше: один иерей
Врал о похоронах Лермонтова:
Вы думаете, все тогда плакали?
Никто не плакал. Все радовались.
– Что нам до поля чудес, жено?
Но спит земля в сияньи голубом,
Те залитые известью ямы шаламовские,
Ученики в Гефсимании (в паузе слышно,
Как в детской дребезжат стекла
Вослед трамваю) – есть, пойми, узкий путь,
Узкий путь, а с виду безделица:
Звон каких-нибудь там
Серебряных шпор, когда ни одна звезда,
Когда звезды спали с неба как смоквы,
И небо свилось как свиток, как тот сударь,
И лишь та холстина в опалинах, тот тахрихим
(В паузе – отрывок блатного шансона,
Проехавший мимо) и подумать только:
Какой-то там фотолюбитель,
Какой-то Секондо Пиа
Основы православной культуры
– Я не знаю вас, люди, я плохо вас знаю, –
Обратился он к соотечественникам, а была ночь
И знобило с похмелья, – но мне есть дело до вас:
Меня занимает, в чем теперь ваша душа,
Чтобы знать наверняка,
Вновь ли возгорается звезда Вифлеема
Или вновь начинает меркнуть, а это самое главное.
Потому что, – все более воодушевлялся он, обращаясь
К сидящим во тьме и сени смертной, –
Потому что все остальные катятся к закату,
А если и не катятся, то едва мерцают,
А если даже и сияют, то не стоят и двух плевков.
И тут он увидел и черноусых мужеска пола и женска,
И декабриста в коверкотовом пальто,
И человека в телогрейке, и Митрича –
Слезы стояли в глазах у Митрича,
Слезы жалости к Лоэнгрину и к стенке,
Которую тот обмочил – все было жалко ему, дураку:
И лодку, и чирьи. Жалость, – подумал в сердце своем
Председатель пира, – первая любовь
Или последняя жалость – какая разница?
Жалость и любовь к миру – едины.
Любовь ко всякой персти, ко всякому чреву.
И ко плоду всякого чрева – жалость.
Вот основы православной культуры.
И если Бодрияр прав, и «Апокалипсисом сегодня»
Америка действительно выиграла войну во Вьетнаме,
То Россия, несомненно, выиграла битву с самой собой
Этими трагическими листами.
В Церкви
Под гроздьями негибнущих светил
Идти сквозь виноградник Твой больной
И видеть сны, где снег со дна могил
Еще блестит под северной луной.