Не надо «ля»

ДВА НЕБОЖИТЕЛЯ.

 

 

Для колонки в "Культурной эволюции"

 

 Эти два стихотворения неотступно следуют за мной по жизни, поддерживая меня в минуты отчаяния, становясь музыкой в пустыне, шелестом листвы в безветренном лесу, радугой в сером, обезличенном городе...

 Иногда я вспоминаю оба стихотворения сразу, и моими собеседниками на какое-то время становятся и Борис Леонидович и Иосиф Александрович.

 Причём они друг с другом тоже общаются, что для меня становится таким праздником, о котором можно только мечтать. Первый – несколько сумрачен и беспокоен, второй – отчаянно красноречив.

 Свои же реплики я сначала проговариваю про себя, чтобы избежать излишней восторженности и косноязычия. Ко мне мои собеседники снисходительны. Они друг другу интересны. Я же безумно рад, что свёл двух небожителей. Это не я, а они сами просят что-нибудь почитать. Тогда я исчезаю. Не место мне здесь. Моя миссия выполнена. А Борис Леонидович и Иосиф Александрович ещё долго о чём-то спорят, гневно жестикулируют, похлопывают друг друга по плечу, выразительно молчат и читают свои стихи, с каждой новой строчкой воспламеняясь...

 

 

АВГУСТ

Как обещало, не обманывая,

Проникло солнце утром рано

Косою полосой шафрановою

От занавеси до дивана.

 Оно покрыло жаркой охрою

Соседний лес, дома поселка,

Мою постель, подушку мокрую

И край стены за книжной полкой.

 Я вспомнил, по какому поводу

Слегка увлажнена подушка.

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

 Вы шли толпою, врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому,

Преображение Господне.

 Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора,

И осень, ясная как знаменье,

К себе приковывает взоры.

 И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,

Нагой, трепещущий ольшаник

В имбирно-красный лес кладбищенский,

Горевший, как печатный пряник.

 С притихшими его вершинами

Соседствовало небо важно,

И голосами петушиными

Перекликалась даль протяжно.

 В лесу казенной землемершею

Стояла смерть среди погоста,

Смотря в лицо мое умершее,

Чтоб вырыть яму мне по росту.

 Был всеми ощутим физически

Спокойный голос чей-то рядом.

То прежний голос мой провидческий

Звучал, нетронутый распадом:

 "Прощай, лазурь преображенская

И золото второго Спаса,

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

 Прощайте, годы безвременщины!

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я - поле твоего сраженья.

 Прощай, размах крыла расправленный,

Полета вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство".

 

...И вижу я с земли, вывернув шею донельзя, как Борис Леонидович смотрит сквозь своего собеседника, а тот шепчет последние строчки только что услышанного: "И образ мира, в слове явленный, и творчество, и чудотворство"...

Оно, это чудо, только что родилось опять, чтобы будить уснувших, чтобы подтолкнуть сомневающихся, чтобы указать дорогу заблудшим...

И не успели затихнуть ещё звуки первого обращения к нам, живущим на земле, возникли новые, вдогонку...

 

 

 

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

 

Евгению Рейну, с любовью

 Плывет в тоске необъяснимой

 среди кирпичного надсада

 ночной кораблик негасимый

 из Александровского сада,

 ночной фонарик нелюдимый,

 на розу желтую похожий,

 над головой своих любимых,

 у ног прохожих.

 Плывет в тоске необъяснимой

 пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.

 В ночной столице фотоснимок

 печально сделал иностранец,

 и выезжает на Ордынку

 такси с больными седоками,

 и мертвецы стоят в обнимку

 с особняками.

 Плывет в тоске необъяснимой

 певец печальный по столице,

 стоит у лавки керосинной

 печальный дворник круглолицый,

 спешит по улице невзрачной

 любовник старый и красивый.

 Полночный поезд новобрачный

 плывет в тоске необъяснимой.

 Плывет во мгле замоскворецкой,

 плывет в несчастие случайный,

 блуждает выговор еврейский

 на желтой лестнице печальной,

 и от любви до невеселья

 под Новый год, под воскресенье,

 плывет красотка записная,

 своей тоски не объясняя.

 Плывет в глазах холодный вечер,

 дрожат снежинки на вагоне,

 морозный ветер, бледный ветер

 обтянет красные ладони,

 и льется мед огней вечерних

 и пахнет сладкою халвою,

 ночной пирог несет сочельник

 над головою.

 Твой Новый год по темно-синей

 волне средь моря городского

 плывет в тоске необъяснимой,

 как будто жизнь начнется снова,

 как будто будет свет и слава,

 удачный день и вдоволь хлеба,

 как будто жизнь качнется вправо,

 Качнувшись влево.

 

…И звуки никак не могут стихнуть... Ты ведь тоже их слышишь, правда?