July 02
Письма из провинции. Письмо первое. Ярославль: провинциальные подмостки.
Милая тетенька!Памятуя взятое вами с меня обещание, что писать буду регулярно и обо всем, то и решаюсь наконец приступить к исполнению опрометчивой моей «аннибаловой клятвы». То есть, именно что «обо всем», любезная тетенька, из чего губернская наша повседневность состоит. Ибо в отличие от того мнения, которое у вас, счастливых насельников столицы, сложилось об отсутствии разнообразных форм культурных проявлений бытия вне пределов московского окружного тракта, жизнь у нас все-таки процветает помаленьку, благодаря равно как попущению Господню, так и неусыпному отеческому попечению властей предержащих.
А поскольку богоспасаемый град наш при всяком поводе, и даже вовсе без оного, спешит напомнить, что здесь, здесь, именно и только здесь расположен тот самый нулевой меридиан, от коего есть пошел профессиональный русский театр, то и позволю себе начать поверхностные заметки свои с этой столь, признаться, далекой от меня темы.
Памятуя взятое вами с меня обещание, что писать буду регулярно и обо всем, то и решаюсь наконец приступить к исполнению опрометчивой моей «аннибаловой клятвы». То есть, именно что «обо всем», любезная тетенька, из чего губернская наша повседневность состоит. Ибо в отличие от того мнения, которое у вас, счастливых насельников столицы, сложилось об отсутствии разнообразных форм культурных проявлений бытия вне пределов московского окружного тракта, жизнь у нас все-таки процветает помаленьку, благодаря равно как попущению Господню, так и неусыпному отеческому попечению властей предержащих.
И начну, пожалуй, с того, что вообще нынешний русский провинциальный театр являет собой такое странное явление, для коего объяснения нужны умы куда более изощренные, чем отпустил мне Господь в неизреченной своей милости.
То есть, понятно, что он, театр, есть «средоточие». Но вот чего же именно? Что сие за такое жизненно важное, прошу прощения, средостение, присутствие коего никоим образом не сказывается на повседневной жизни аборигенов. И даже если сеют здесь все-таки - по завету разжалованного в зауряд-пииты бывшего великого земляка нашего - разумное, доброе и вечное, то делают сие как бы даже чуть ли и не темной ночью, чтоб никто сеятелей за постыдным сим по нынешним понятиям занятием не застал и не уличил в отживших поползновениях. Ибо, милое тетенька, нет в просвещенных кругах нашей губернии греха более тяжкого, как отстать от паровоза современности.
Чтоб вот именно не заподозрили, будто ты шти лаптем хлебаешь и нашли тебя не в капусте даже, а прямо под осинами средь мухоморов каких-нибудь. Так что если в чем у нас и соревнуются прогрессивные умы, то в передовых воззрениях по любому поводу, не исключая и дела театральные. А вся наша театральная общественность, числом даже и полутора десятков поболее, тем паче озабочена тем, как бы и великую – другой у нас, как ведомо, не бывает – традицию соблюсти, и в ретроградстве себя не обнаружить перед лицом столичных мэтров. На образы коих принято у нас публично поплевывать, но втайне совершать едва ли не молебны. Ибо им открыта конечная истина театрального бытия, то есть дано право быть верховным судией, о чем грезит каждый, кого превратности личной жизни вывели на большую дорогу театрального критика.
Поэтому, с одной стороны, конечно, А. А. Чацкий всенепременно должен в репертуаре присутствовать, символизируя преемственность и верность корням, но, с другой, выйти он на академическую сцену обязан в зеленых штанах и малиновом пиджаке, олицетворяя тем самым новаторский подход. И даже в спальне П. А. Фамусова не обойтись без портрета И. В. Сталина либо В. В. Путина, как наглядного символа реакционности умственного склада. Поскольку иначе режиссеру никак обуревающее его свободомыслие не продемонстрировать, а без своей персональной фиги в кармане в нынешнем провинциальном театре главреж – это как стриптизерша в тулупе. То есть, публика даже и не поймет, на кой черт вся эта тягомотина, если того, ради чего, аккурат и не видно.
Нет, оно понятно, что театр необходимо нужен, хотя бы в одних только видах многообразия палитры культурно-исторической среды нашей. Опять же, ежели стоит посреди центральной площади столь приметная хоромина, то любому градоначальнику приятно заезжему гостю, проезжая мимо по срочной надобности, эдак вскользь помянуть про «храм Мельпомены». Дабы сразу видно было, что здесь мы не одной лишь канализацией озабочены, но и о высоком в суете не забываем, держим руку на пульсе и по мере бюджетных возможностей посильно способствуем процветанию изящных искусств.
В целом, театр в провинции сегодня, милая тетенька, это что-то вроде футбольной команды, которая существует на бюджетные деньги и играет в какой-нибудь третьей лиге. На трибунах сидят отдельные группки клинических фанатов, для коих сама по себе игра даже и особого интереса не представляет. Они ходят сюда побыть в своей компании и как можно более громко проявить свое существование.
Вот и в театр ходят натурально для того, чтоб хоть как-то обозначить свои высокие культурные запросы, ибо для того, чтобы заглянуть в расположенную рядом филармонию, надобно принести жертву слишком непосильную: опять же, при всей своей прогрессивности дирижер губернского оркестра нашего до зеленых штанов все-таки еще не дорос в творческом понимании интерпретации классики в целях адаптации трактовки образа. То есть, театр нам нужен хотя бы в том отношении, чтоб не в одном только кабаке или библиотеке культурной общественности встречаться где было, но и под сводами храма, как уже говорилось, Мельпомены губернского розлива.
К тому же и для того же губернатора, а равно и мэра губернской столицы, уместно бывает иметь в инвентарной ведомости достопримечательностей регионального масштаба какую-никакую команду мастеров. Тем более, если в программку перед матчем с любителями из города Старые Васюки можно всобачить что-нибудь эдакое насчет «славных традиций»: вот на этих самых подмостках игрывала сама… И далее по списку.
Опять же, на каких-нибудь, знаете ли, милая тетенька, таких совещаниях по всемерному развитию либо по дальнейшему улучшению небесполезно – тоже вскользь эдак – подъелдыкнуть беспортошного, то бишь оного атрибута не имеющего, друга-соперника из сопредельной административно-территориальной единицы: «А что, Василь Василич, твои-то к моим скоро ль подтянутся?». И эдак по плечу его, р-ракалию, по плечу покровительственно похлопать. Дабы узреть, как руководящее собрата по вертикали лицо наливается багрово-красным сознанием собственной аппаратной неполноценности. Да за ради одного этого можно 55 штатных единиц одних только господ артистов в буфете вытерпеть, тем более что зарплата им идет из федерального бюджета.
Конечно, всерьёз сравнивать первый в России театр с заштатной футбольной командой просто смешно. Достаточно глянуть в зарплатную ведомость, дабы понять, что никакой народный, не говоря о просто заслуженных, даже рядом не стоит с самым бесполезным игроком дубля. Потому как не записано еще на скрижалях номенклатурной истории такого прецедента, чтоб во время перерыва очередного совещания по решению в целях неуклонного повышения подошел один губернатор к другому и эдак с чувством ему: «А знаешь ли, Василь Василич, мои-то намедни «Клеопатру» как завинтили! Так что, почитай, весь зал рыдал, истинно тебе скажу, рыдал буквально».
И с искренним таким сожалением в морду ему, в наглую рыжую морду: «Тут третьего дни со своими народными обсуждал проблемы постановочного решения третьего акта. Не поверишь, мне этот, как его, режиссер так и выдал, мол, вы, говорит, Сергей Николаич, говорит, вы прям Питер… этот, как его… Прух. Даже, говорит, Ингвар наш… этот, как его бишь… еврейское чего-то… Берман. Не поверишь, так при всех и врезал».
Эх, а ведь и впрямь, сволочь, не поверит. Опять же, эка невидаль – Клеопатра. Да у него, подлеца, департаментом по вспомоществованию сирым и убогим такая Клеопатра заворачивает, что никакой народной и не снилось: как пойдет по кочкам-лавочкам, так эдакий, прости господи, катарсис у подчиненных в мозгах наступает, что не то что в театр, в кабак после идти не решаются. Нет, даже самый лучший театр, в отличие от футбольной командишки, не может пригодиться для серьезного разговора в кулуарах семинара по распространению и внедрению.
Ибо футбол тем удобен, что в оной молодецкой забаве разбираются даже самые ответственные работники государственного аппарата управления, коим по штатному расписанию ни в чем разбираться не вменено, кроме как руководить текущим процессом. Но даже и они знают, с какой ноги и в какой угол бить надобно, так что любому ихнему Криштиану Рональду какому-нибудь совет подать в состоянии. То есть, дураком себя не выставишь, даже если захочешь, что бесценно для руководителя, особенно нашего, среди коих, как известно, дураков нет, потому как быть не может.
С другой стороны, как оценить зеленые штаны А. А. Чацкого с точки зрения соотношения такого рода творческих изысков с последними дуновениями в идеологической сфере культурно-просветительной работы в массах. Твердо противостоять наглым издевательствам над священными заветами и вековыми традициями? Либо, напротив, поощрять творческие поиски и отстаивать право на новаторство в самовыражении художника? Можно ли рассматривать зеленые штаны гражданина Чацкого А. А. как угрозу основополагающим устоям народной морали: эдак вот пойдет, так сегодня он в зеленых штанах на академическую сцену, а завтра… черт-те в чем в Храм Христа Спасителя? Милая тетенька, сами посудите со свойственным вам здравомыслием, до чего могут дойти творческие поиски, ежели не направить оные в правильное русло. Это даже и до брожения умов дойти может, так что пусть лучше в зеленых штанах, но без всякой, упаси боже, общественно-политической подкладки.
Однако, и то правда, что сколько ты эту творческую интеллигенцию – этих, прости господи, художников ни корми, а всё в запретный лес поглядывают. Уж мы-то с вами, милая тетенька, знаем, что если заготовлена в кармане фига, то непременно будет в третьем акте на свет извлечена для предъявления начальству. Из чего, между прочим, милая тетенька, в компетентных инстанциях делается тот резонный вывод, что зачем же тогда его, подлеца, и кормить, ежели всё равно сыт не будет. А и будет, так тебя же потом и обгадит в образе какого-нибудь эдакого замшелого гр. Сквозника-Дмухановского А. А., бревном лежащего на пути прогресса и прочего просвещения в целях цивилизации.
Посему, хоть ты там сдохни на своей академической сцене в припадке вдохновения, но на ремонте крыши и приведении в порядок той же сработанной еще при царском режиме канализации этот подвиг никак не скажется. Ибо футбол у нас, как известно, игра миллионов. В том смысле, что за каждым пролетевшим мимо ворот мячом улетают в безвестную даль сотни бюджетных миллионов. Что не может не сказываться самым положительным образом на чувствах тех, кто принимает решение о финансировании.
С другой стороны, театр в этом смысле является учреждением практически бесполезным, поскольку артист обязан любить его бескорыстно, то есть из одной лишь святой любви к искусству. Следовательно, жалованье его – это некий символ, удостоверяющий, что именно, да, бескорыстно, ибо какая в том корысть, ежели место тебе в буфете, но и там хватает едва на бутерброд с паленой водкой, с собою прихваченной.
Впрочем, милая тетенька, трудности закаляют, причем особенно они закаляют тех, кто их организует и претворяет в жизнь. Посему если бы, скажем, завтра из храма Мельпомены перестали доноситься вопли, стоны и скрежет зубовный оголодавших служителей прекрасного, то в соответствующих присутственных местах столоначальники не только сильно бы такому феномену удивились, но даже и обеспокоились.
Как так может быть, чтоб театр был, а у кабинета никто с протянутой рукой не стоит. То есть, у нас тут футболисты судятся из-за долгов по зарплате, а эти, выходит, всем довольны, ибо живучие, черти, что твои клопы. И вообще, как можно творить, не имея гастрита? Это даже и не художник вовсе, а так, насмешка над великими образами минувшего. Эдак пойдет, так у нас артисты и пить перестанут: тогда уж вовсе прервётся связующая нить. Трезвый актер – это прямая измена самим основам русского театра, тем паче провинциального. С другой стороны, актер сытый приобретает несвойственную ему осанистость в обращении с администрацией, что отрицательно сказывается на морально-нравственном климате внутри творческого коллектива. Так что подлинно русский актер должен быть перманентно пьян и голоден, ибо только так режиссер может добраться до его подлинного Я с целью раскрытия оного во всей полноте.
Впрочем, милая тетенька, дабы не слишком надоесть вам своими глупостями провинциальных умствований, тему эту намереваюсь продолжить в последующих своих посланиях, вам обращенных. Пока же остаюсь вашим непутевым, но любящим вас племянником. Коего, надеюсь, столичная Офелия не забудет помянуть не только в своих молитвах, но и в духовной. Живите сто лет, милая тетенька, но ведь не знаем ни дня, ни часа. Целую руки. Ваш Алекс.
А поскольку богоспасаемый град наш при всяком поводе, и даже вовсе без оного, спешит напомнить, что здесь, здесь, именно и только здесь расположен тот самый нулевой меридиан, от коего есть пошел профессиональный русский театр, то и позволю себе начать поверхностные заметки свои с этой столь, признаться, далекой от меня темы.
И начну, пожалуй, с того, что вообще нынешний русский провинциальный театр являет собой такое странное явление, для коего объяснения нужны умы куда более изощренные, чем отпустил мне Господь в неизреченной своей милости.
То есть, понятно, что он, театр, есть «средоточие». Но вот чего же именно? Что сие за такое жизненно важное, прошу прощения, средостение, присутствие коего никоим образом не сказывается на повседневной жизни аборигенов. И даже если сеют здесь все-таки - по завету разжалованного в зауряд-пииты бывшего великого земляка нашего - разумное, доброе и вечное, то делают сие как бы даже чуть ли и не темной ночью, чтоб никто сеятелей за постыдным сим по нынешним понятиям занятием не застал и не уличил в отживших поползновениях. Ибо, милое тетенька, нет в просвещенных кругах нашей губернии греха более тяжкого, как отстать от паровоза современности.
Чтоб вот именно не заподозрили, будто ты шти лаптем хлебаешь и нашли тебя не в капусте даже, а прямо под осинами средь мухоморов каких-нибудь. Так что если в чем у нас и соревнуются прогрессивные умы, то в передовых воззрениях по любому поводу, не исключая и дела театральные. А вся наша театральная общественность, числом даже и полутора десятков поболее, тем паче озабочена тем, как бы и великую – другой у нас, как ведомо, не бывает – традицию соблюсти, и в ретроградстве себя не обнаружить перед лицом столичных мэтров. На образы коих принято у нас публично поплевывать, но втайне совершать едва ли не молебны. Ибо им открыта конечная истина театрального бытия, то есть дано право быть верховным судией, о чем грезит каждый, кого превратности личной жизни вывели на большую дорогу театрального критика.
Поэтому, с одной стороны, конечно, А. А. Чацкий всенепременно должен в репертуаре присутствовать, символизируя преемственность и верность корням, но, с другой, выйти он на академическую сцену обязан в зеленых штанах и малиновом пиджаке, олицетворяя тем самым новаторский подход. И даже в спальне П. А. Фамусова не обойтись без портрета И. В. Сталина либо В. В. Путина, как наглядного символа реакционности умственного склада. Поскольку иначе режиссеру никак обуревающее его свободомыслие не продемонстрировать, а без своей персональной фиги в кармане в нынешнем провинциальном театре главреж – это как стриптизерша в тулупе. То есть, публика даже и не поймет, на кой черт вся эта тягомотина, если того, ради чего, аккурат и не видно.
Нет, оно понятно, что театр необходимо нужен, хотя бы в одних только видах многообразия палитры культурно-исторической среды нашей. Опять же, ежели стоит посреди центральной площади столь приметная хоромина, то любому градоначальнику приятно заезжему гостю, проезжая мимо по срочной надобности, эдак вскользь помянуть про «храм Мельпомены». Дабы сразу видно было, что здесь мы не одной лишь канализацией озабочены, но и о высоком в суете не забываем, держим руку на пульсе и по мере бюджетных возможностей посильно способствуем процветанию изящных искусств.
В целом, театр в провинции сегодня, милая тетенька, это что-то вроде футбольной команды, которая существует на бюджетные деньги и играет в какой-нибудь третьей лиге. На трибунах сидят отдельные группки клинических фанатов, для коих сама по себе игра даже и особого интереса не представляет. Они ходят сюда побыть в своей компании и как можно более громко проявить свое существование.
Вот и в театр ходят натурально для того, чтоб хоть как-то обозначить свои высокие культурные запросы, ибо для того, чтобы заглянуть в расположенную рядом филармонию, надобно принести жертву слишком непосильную: опять же, при всей своей прогрессивности дирижер губернского оркестра нашего до зеленых штанов все-таки еще не дорос в творческом понимании интерпретации классики в целях адаптации трактовки образа. То есть, театр нам нужен хотя бы в том отношении, чтоб не в одном только кабаке или библиотеке культурной общественности встречаться где было, но и под сводами храма, как уже говорилось, Мельпомены губернского розлива.
К тому же и для того же губернатора, а равно и мэра губернской столицы, уместно бывает иметь в инвентарной ведомости достопримечательностей регионального масштаба какую-никакую команду мастеров. Тем более, если в программку перед матчем с любителями из города Старые Васюки можно всобачить что-нибудь эдакое насчет «славных традиций»: вот на этих самых подмостках игрывала сама… И далее по списку.
Опять же, на каких-нибудь, знаете ли, милая тетенька, таких совещаниях по всемерному развитию либо по дальнейшему улучшению небесполезно – тоже вскользь эдак – подъелдыкнуть беспортошного, то бишь оного атрибута не имеющего, друга-соперника из сопредельной административно-территориальной единицы: «А что, Василь Василич, твои-то к моим скоро ль подтянутся?». И эдак по плечу его, р-ракалию, по плечу покровительственно похлопать. Дабы узреть, как руководящее собрата по вертикали лицо наливается багрово-красным сознанием собственной аппаратной неполноценности. Да за ради одного этого можно 55 штатных единиц одних только господ артистов в буфете вытерпеть, тем более что зарплата им идет из федерального бюджета.
Конечно, всерьёз сравнивать первый в России театр с заштатной футбольной командой просто смешно. Достаточно глянуть в зарплатную ведомость, дабы понять, что никакой народный, не говоря о просто заслуженных, даже рядом не стоит с самым бесполезным игроком дубля. Потому как не записано еще на скрижалях номенклатурной истории такого прецедента, чтоб во время перерыва очередного совещания по решению в целях неуклонного повышения подошел один губернатор к другому и эдак с чувством ему: «А знаешь ли, Василь Василич, мои-то намедни «Клеопатру» как завинтили! Так что, почитай, весь зал рыдал, истинно тебе скажу, рыдал буквально».
И с искренним таким сожалением в морду ему, в наглую рыжую морду: «Тут третьего дни со своими народными обсуждал проблемы постановочного решения третьего акта. Не поверишь, мне этот, как его, режиссер так и выдал, мол, вы, говорит, Сергей Николаич, говорит, вы прям Питер… этот, как его… Прух. Даже, говорит, Ингвар наш… этот, как его бишь… еврейское чего-то… Берман. Не поверишь, так при всех и врезал».
Эх, а ведь и впрямь, сволочь, не поверит. Опять же, эка невидаль – Клеопатра. Да у него, подлеца, департаментом по вспомоществованию сирым и убогим такая Клеопатра заворачивает, что никакой народной и не снилось: как пойдет по кочкам-лавочкам, так эдакий, прости господи, катарсис у подчиненных в мозгах наступает, что не то что в театр, в кабак после идти не решаются. Нет, даже самый лучший театр, в отличие от футбольной командишки, не может пригодиться для серьезного разговора в кулуарах семинара по распространению и внедрению.
Ибо футбол тем удобен, что в оной молодецкой забаве разбираются даже самые ответственные работники государственного аппарата управления, коим по штатному расписанию ни в чем разбираться не вменено, кроме как руководить текущим процессом. Но даже и они знают, с какой ноги и в какой угол бить надобно, так что любому ихнему Криштиану Рональду какому-нибудь совет подать в состоянии. То есть, дураком себя не выставишь, даже если захочешь, что бесценно для руководителя, особенно нашего, среди коих, как известно, дураков нет, потому как быть не может.
С другой стороны, как оценить зеленые штаны А. А. Чацкого с точки зрения соотношения такого рода творческих изысков с последними дуновениями в идеологической сфере культурно-просветительной работы в массах. Твердо противостоять наглым издевательствам над священными заветами и вековыми традициями? Либо, напротив, поощрять творческие поиски и отстаивать право на новаторство в самовыражении художника? Можно ли рассматривать зеленые штаны гражданина Чацкого А. А. как угрозу основополагающим устоям народной морали: эдак вот пойдет, так сегодня он в зеленых штанах на академическую сцену, а завтра… черт-те в чем в Храм Христа Спасителя? Милая тетенька, сами посудите со свойственным вам здравомыслием, до чего могут дойти творческие поиски, ежели не направить оные в правильное русло. Это даже и до брожения умов дойти может, так что пусть лучше в зеленых штанах, но без всякой, упаси боже, общественно-политической подкладки.
Однако, и то правда, что сколько ты эту творческую интеллигенцию – этих, прости господи, художников ни корми, а всё в запретный лес поглядывают. Уж мы-то с вами, милая тетенька, знаем, что если заготовлена в кармане фига, то непременно будет в третьем акте на свет извлечена для предъявления начальству. Из чего, между прочим, милая тетенька, в компетентных инстанциях делается тот резонный вывод, что зачем же тогда его, подлеца, и кормить, ежели всё равно сыт не будет. А и будет, так тебя же потом и обгадит в образе какого-нибудь эдакого замшелого гр. Сквозника-Дмухановского А. А., бревном лежащего на пути прогресса и прочего просвещения в целях цивилизации.
Посему, хоть ты там сдохни на своей академической сцене в припадке вдохновения, но на ремонте крыши и приведении в порядок той же сработанной еще при царском режиме канализации этот подвиг никак не скажется. Ибо футбол у нас, как известно, игра миллионов. В том смысле, что за каждым пролетевшим мимо ворот мячом улетают в безвестную даль сотни бюджетных миллионов. Что не может не сказываться самым положительным образом на чувствах тех, кто принимает решение о финансировании.
С другой стороны, театр в этом смысле является учреждением практически бесполезным, поскольку артист обязан любить его бескорыстно, то есть из одной лишь святой любви к искусству. Следовательно, жалованье его – это некий символ, удостоверяющий, что именно, да, бескорыстно, ибо какая в том корысть, ежели место тебе в буфете, но и там хватает едва на бутерброд с паленой водкой, с собою прихваченной.
Впрочем, милая тетенька, трудности закаляют, причем особенно они закаляют тех, кто их организует и претворяет в жизнь. Посему если бы, скажем, завтра из храма Мельпомены перестали доноситься вопли, стоны и скрежет зубовный оголодавших служителей прекрасного, то в соответствующих присутственных местах столоначальники не только сильно бы такому феномену удивились, но даже и обеспокоились.
Как так может быть, чтоб театр был, а у кабинета никто с протянутой рукой не стоит. То есть, у нас тут футболисты судятся из-за долгов по зарплате, а эти, выходит, всем довольны, ибо живучие, черти, что твои клопы. И вообще, как можно творить, не имея гастрита? Это даже и не художник вовсе, а так, насмешка над великими образами минувшего. Эдак пойдет, так у нас артисты и пить перестанут: тогда уж вовсе прервётся связующая нить. Трезвый актер – это прямая измена самим основам русского театра, тем паче провинциального. С другой стороны, актер сытый приобретает несвойственную ему осанистость в обращении с администрацией, что отрицательно сказывается на морально-нравственном климате внутри творческого коллектива. Так что подлинно русский актер должен быть перманентно пьян и голоден, ибо только так режиссер может добраться до его подлинного Я с целью раскрытия оного во всей полноте.
Впрочем, милая тетенька, дабы не слишком надоесть вам своими глупостями провинциальных умствований, тему эту намереваюсь продолжить в последующих своих посланиях, вам обращенных. Пока же остаюсь вашим непутевым, но любящим вас племянником. Коего, надеюсь, столичная Офелия не забудет помянуть не только в своих молитвах, но и в духовной. Живите сто лет, милая тетенька, но ведь не знаем ни дня, ни часа. Целую руки. Ваш Алекс.
