May 10

Россия: Между закатом и рассветом - 2

Опубликовал Alex

Гибель богов

Империя умирает не то что трудно, но очень уж надоедливо. Уже и сам больной давно знает, что обречен, а, следовательно, каждый лишний день лишь увеличивает напрасные страдания, но ведь даже и страдания всё же лучше окончательного небытия. При этом основная проблема состоит в справедливом разделе наследства покойного. В России всегда слишком много принадлежало государству и слишком мало – отдельно взятому верноподданному. Более того, исторический менталитет нации на том и возрос, что высшей доблестью человека и гражданина провозгласил ежеминутную готовность возложить на алтарь отечества не только всё движимое и недвижимое, но и животы свои покласть на это же самое жертвенное блюдо.

Это чисто языческое поклонение державному идолу, даже и с обязательными кровавыми жертвоприношениями, русское православие не только не затронуло в сути своей, но, напротив, подхватило и творчески развило: нет выше доблести, чем положить живот свой за други своя. Причем под «другом» понималось всегда именно и только государство, священная наша держава, которая при всем том в качестве ответной взаимности имела обыкновение плевать на оставшегося без последнего «живота» своего человека и гражданина. В результате, русский человек привык жить на положении индийской вдовы, коей обычай предписывает добровольно разделить с безвременно усопшим мужем и господином его погребальный костер. Он не просто чувствует свою личную вину за развал империи, он виноват уж тем, что пережил свою почившую в бозе родину. Всякую вину хочется посильно искупить, и именно с этим связана пресловутая ностальгия по «светлому вчера», которая заставляет то украшать лобовое стекло обретенной наконец иномарки портретом Виссарионыча, то совершенно добровольно и вполне осознанно проголосовать за Вольфовича.

Империя бессмертна в том смысле, что в нынешнем своем геополитическом образе Россия обречена на имперское величие, ибо только оное может быть единственно возможной формой её существования. Потому русское национальное сознание не может не быть имперским: в противном случае оно просто перестает быть таковым, сознательно растворяясь тоненькой струйкой в общем потоке глобального, а потому безродного космополитизма. Общечеловеческие ценности – это современная разновидность так хорошо нам памятной общенародной собственности: то, чего нет, именно потому, что принадлежит всем, а значит никому. Таким образом, бессмертна не сама империя, но идея о ней, которая и есть собственно русская идея. Именно поэтому любая революция у нас в качестве первого и основного лозунга провозглашает борьбу с империей: с этого начинается – этим и заканчивается. То есть, возвращение к имперской идее в новом виде и является самым бесспорным признаком окончания очередного революционного цикла.

Всякое языческое божество сохраняет свою силу лишь до тех пор, пока ему согласны приносить жертвы. Без постоянной подпитки живой кровью вчера еще грозный идол становится простой раскрашенной деревяшкой, которую толпа новообращенных язычников с превеликим энтузиазмом стаскивает с пьедестала и волочет в пыли и грязи на свалку истории, непременно подвергая демонстративному оплевыванию и прочим разновидностям проявления холопьего усердия. Для всякого холопа нет выше счастья, как плюнуть в морду тому, чей зад лизал вчера. Таким образом, революция продолжается до тех пор, пока, во-первых, есть куда плевать, а, во-вторых, еще не вполне определился тот конкретный, то есть персонифицированный зад, в очередь к которому можно выстраиваться с гарантией на воздаяние.

Главная задача любой революции – вовремя кончиться. Ибо, если революция не кончается, то сие означает, что никак не разрешаются те проблемы, которые и подвигли на последний (как им обещали) и решительный бой широкие вовлеченные в это дело массы. А главным двигателем всякой общественной заварухи является надежда. Надежда на то, что если дальше «так» жить нельзя, то как-нибудь «по-другому» жить станет наконец можно.

В приснопамятном августе рубежного девяносто первого страна пошла не столько за демократами, тогда еще не взятыми в кавычки, сколько именно за обещанной надеждой. В результате бездарно разыгранного фарса рухнула не заплёванная к тому времени империя, которой к тому же никогда и не было, и даже не коммунистическая, как уверяли, идеология, коей никто так и не сподобился узнать, ибо к нашей повседневной жизни отношения она не имела. Рухнула конкретная власть, исчерпавшая себя самообманом собственной лжи, возведенной в закон. Рухнула система, выстроенная на вере в догмат о насилии, как повивальной бабке истории, но надорвавшая свой державный пуп в обреченных попытках силой и уздой втащить загнанную клячу старого мира в светлое стойло обобществленного грядущего. Как Пётр не скупясь мостил телами русских смердов топи чухонских блат, прокладывая в Европу свои невские першпективы, так и его самопровозглашенные наследники из ордена партийных меченосцев не колеблясь уложили уже целые поколения под асфальт и щебенку магистрального пути человечества, дабы не пробуксовывало на крутых поворотах России ненасытное колесо истории. Поэтому и в девяносто первом, как в семнадцатом, страна не столько победила, сколько надорвалась. Разуверившиеся в бесполезных, то есть ставших бессильными, идолах люди просто отказались еще раз (самый, как всегда, распоследний) пожертвовать собой. Второй раз в тысячелетней своей истории Россия не захотела идти послушным солдатским строем под заунывную дробь державных барабанов, и этого опять оказалось достаточно, чтобы несокрушимое в битвах государство даже не пало, а просто рассыпалось. И как в «ту» революцию не нашлось никого, кто хотя бы попытался спасти помазанника божьего в священной особе государя, так и в «эту» никому даже в голову не пришло оборонять брошенные на радостное поругание толпы цитадели руководившей и направлявшей вчера еще партии.

Так до сих пор и не усвоенным уроком тех суматошных августовских дней должно было бы стать (но не стало) осознание очень понятной мысли: равнодушие народа делает бессильной любую власть. Политическая импотенция правителей неизбежно ведёт к державному бесплодию, а судьба смоковницы, плодов не приносящей, предопределена со времён ветхозаветных.

Национальная беда всякой русской революции в том, что в результате её к власти (к государственному то есть в буквальном смысле «кормилу») приходит несуразное число профессиональных революционеров, для коих вся-то наша жизнь есть борьба, поскольку ничего другого они попросту не умеют. Именно поэтому наши революции имеют отвратительное свойство никак не кончаться. Вождь ни за что сам не слезет с бронемашины, боясь затеряться в толпе. Кажется, врожденная беда всякого российского вождя в том, что он не может всю жизнь, подобно Симеону Столпнику, простоять на башне танка с простёртой в указующем жесте дланью. Иногда думаешь, что и для вверенного им народа было бы лучше, если бы они там и оставались: самый лучший вождь – Медный всадник, потому хотя бы, что его можно развернуть в любую удобную и нужную в данный исторический момент сторону.

В последнее время общество наше всё больше начинает напоминать дни незабвенные, впоследствии находчиво поименованные застоем. Не прекращающаяся и не знающая продыху борьба за выживание превращает повседневную жизнь большинства в один беспросветный процесс элементарного существования, в коем политика стала даже не роскошью, а эдакой не слишком уместной забавой для тех, кто может себе это позволить. Народ безмолвствует, привычно «возложив чаяния» на очередного Спасителя Отечества.

Сегодняшняя Россия по-своему уникальна тем, что, передергивая первоисточник, низы притерпелись, а верхи первоначально благоустроились. И низы не желают революционных потрясений, ибо на своей шкуре неоднократно убедились в том, что любые революции всегда были и будут только за их счет. Верхи же не могут себе никаких катаклизмов позволить, именно потому что сами вчера были внизу и еще хорошо помнят, каково там. В результате, бедные готовы пока терпеть богатых, а власть насквозь видит оппозицию, понимая, что все мы, в сущности, хотим одного и того же, по разные же стороны баррикад нас разводит лишь степень личной сопричастности к по-прежнему одной на всех державной кормушке. То есть, империя несокрушима, пока толпе хватает хлеба и зрелищ, а народные трибуны озабочены обретением депутатской неприкосновенности и окладом своего содержания.

Пресловутого противостояния власти и оппозиции у нас как не было, так и нет, потому что власть и оппозиция в России и по сию пору – близнецы-братья. Потому что по сию пору на вершине пирамиды власти сидит не столько демократически избранный президент, сколько назначенный решением Политбюро генеральный секретарь правящей партии, она же и единственно возможная руководящая и направляющая сила всего исторического развития. Парадокс разве что в том, что нет самой этой формальной партии. Но в реальном статусе генерального секретаря ничего от этого не меняется. В России всегда не вождь для партии, а партия для вождя. Так что был бы вождь, а партию для него слепить – дело техники. Никакое правительство парламентского большинства у нас невозможно в принципе, потому что у президента и генсека разные не только представления о власти, но и сами по себе властные функции. Президент управляет страной, тогда как генсек правит руководящей силой. Именно потому все скороспелые «партии власти» последних лет и получались такими недоношенными, что их штатные организаторы никак не могли уразуметь эти две большие разницы. В наших условиях «партия власти» нужна вождю главным образом для того, чтобы бороться с собственным партийным аппаратом. В этом сходство схемы сегодняшней власти в России с основными постулатами квантовой физики: то, что невозможно представить, нужно просто высчитать и вывести соответствующую формулу, дабы самому суметь в неё вписаться.

Идолы истинного партийца (а президент Путин такой же истинный партиец, каким был и президент Ельцин) – власть и государство. Сталинская формула святого триединства заветного ордена большевиков-меченосцев: вождь – партия – государство. Это триединство должно быть спаяно единой руководящей волей и силой. Воля вождя должна быть поддержана силой партии. Искусство же вождя состоит в том, чтобы укротить силу партии. Народ безмолвствует, как ему и положено, ибо положено ему мужественно переносить неизбежные тяготы, не теряя веры и надежды, но честным трудом посильно способствуя и приближая. Всё это, конечно, можно изложить гораздо более демократически удобоваримыми терминами, но суть останется прежней.

Суть же в том, что генеральный секретарь – это должность, на которую можно быть избранным и с которой можно быть свергнутым. Наша многострадальная история не знает только одного варианта: когда генсека не переизбрали бы. Собственно, именно с реального переизбрания президента России и можно будет начинать отсчет подлинно демократического этапа в историческом развитии страны. А назначение преемника – это свойство и следствие сугубо монархического механизма верховной власти нынешнего государства российского. Смутное время кончается с появлением самодержавного властителя, на смену которому, в свою очередь, приходит диктатура тех, кого он «недодавил» за время своего правления. Таким образом, основная задача правителя эпохи сумерек – не столько раздавить как можно больше блох и прочих паразитов, присосавшихся к державному телу (сие невозможно по определению), сколько обеспечить такие условия, которые не позволили бы этим паразитам взять реванш после его неизбежного отхода от кормила власти.

Самая большая и непосредственная опасность для современной России кроется в продолжающем не только сохраняться, но и всё более углубляться взаимном отчуждении народа и власти. С одной стороны, власть, замкнутая по-прежнему исключительно на саму себя, когда политическая борьба сводится к перманентной грызне противостоящих кланов и группировок. С другой, подавляющее большинство населения, которое уже просто устало разочаровываться и молчит лишь потому, что не верит никому, в том числе и себе, но при этом подспудно готово пойти за любым, кто сумеет внушить любую духоподъемную веру и надежду, пусть самую дикую и несбыточную, пусть даже кровавую. Чем больше в России демократии, тем больше нам хочется НКВД. Потому что каждый наивно полагает, будто сам он настолько мелкая сошка, что уж им-то «органы» точно не заинтересуются, но вот его соседа-миллионщика возьмут к ногтю. Впрочем, можно даже и потерпеть, лишь бы иметь если не гарантию, то хотя бы надежду, что односельчанина-единоличника рано или поздно раскулачат. Это и значит для русского самосознания жить не по закону, но по совести. Справедливость в том, что правитель един лишь волен в животе и смерти не только последнего своего холопа, но и любого из первейших особ государства.

В этих условиях фигура самодержавного властителя будет неизбежно оставаться для широких масс единственной возможностью перекинуть некий мост между собственным бессилием и монаршим всемогуществом. Там, где народ бесправен, тиран неизбежен. При всем том исторический опыт свидетельствует, что в России самодержавие всегда было нужно не столько самому монарху, сколько его ближнему кругу, жадною толпою стоявших у трона с разинутыми клювиками в ожидании более или менее жирных кусков. Здесь уже не до перспектив развития и прочих стратегических химер долгосрочного планирования. Хапать нужно здесь и сейчас, потому что каждый кусок может оказаться последним. Горизонт ограничен даже не сроком полномочий, а временем пребывания в фаворе: бери, пока дают.

Особенно наглядно эта клиническая близорукость правящей элиты проявляется в отношении к представительным органам власти. По сию пору депутат любого уровня рассматривается в России как неизбежное зло, которое способно более или менее вредить власти исполнительной в её человеколюбивых усилиях. Общество в целом, в том числе и его элита, никак не придет к пониманию простого факта, что единственной известной миру альтернативой представительной демократии является та или иная форма более или менее кровожадной диктатуры. Поэтому от души аплодировать расстрелу из танков неправильного парламента либо публичному повседневному унижению парламента холопского может лишь человек, твердо уверенный, что водворившаяся взамен неизбежная диктатура будет «его», кровной, что называется, диктатурой либо, на крайний случай, хотя бы гарантированно не тронет его самого и его семью. В сумерках кровь – это просто темная жидкость, в которой даже и запачкаться не так страшно, потому что не слишком заметно.

Только и при этом следует помнить, что нет – и не может быть – ни одной диктатуры, которая была бы в состоянии не только дать такое слово, но и сдержать его. Диктатура вообще по сути своей может существовать лишь в атмосфере постоянного поиска и непременного нахождения очередных врагов. В конце концов, очередь доходит и до тебя, причем быстрота зависит лишь от степени того, в какой мере воцарившийся самодержавный правитель считает себя хоть в какой-то степени обязанным тому или иному конкретному очереднику: чем больше обязан, тем быстрее продвигается очередь на плаху именно в этом направлении.

Теперешнюю Государственную Думу России (с примкнувшим к оной Советом Федерации) нельзя по большому гамбургскому счету назвать даже парламентом его величества, как именуют подобное устройство благопристойные англичане. Наш парламент ничего не может требовать от нашего самодержавного президента, он может лишь с большим или меньшим внешним достоинством просить всенародно избранного монарха-президента более или менее с собой считаться, при этом президент отнюдь не обязан на подобные прошения обращать какое-либо внимание. Самое занятное, что кое-кто всерьез полагает (но, скорее, делает вид), будто эдакое вот феодальное государственное устройство может способствовать нашему естественному присовокуплению к сонму цивилизованных европейцев.

Нынешний кабинет министров России – кабинет именно монархический как по форме своего назначения и утверждения, так и по своей кадровой сути, то есть подбору министерских назначенцев. Как и всякий нормальный Спаситель Отечества, президент Путин искренне верит в то, будто все наши временные неудачи и отдельные все еще имеющие место быть недовыполнения успехов происходят единственно оттого, что его правильные указания никак не получат достойного воплощения на практике. Именно поэтому любое правительство сегодня должно действовать, не считаясь ни с чем, кроме личной воли президента. Ясно, что в таком правительстве не может найтись места ни одному деятелю, способному осмелеть настолько, чтобы хотя бы попытаться заиметь собственную точку зрения: нужны и допустимы только исполнители. Одновременно происходит и четкое разделение руководящей ответственности: все успехи возможны только благодаря четкому исполнению, неудачи же происходят исключительно в результате самовольных отступлений от проведенной перстом президента генеральной линии. Очевидно и то, что на таких оригинальных условиях контракт могут подписать только люди без политического роду и племени, коим терять нечего, кроме неведомого никому доброго имени, приобрести же они могут воистину всё.

Таким образом, Россия снова возвращается в привычное монархическое стойло, а монархия у нас быть конституционной не может по определению, потому что во главе Российской империи должен сидеть самодержавный властелин - Государь Император, но никак не английская королева.

« Prev itemNext item »

Comments

Нет комментариев

Leave comment

Эта запись закрыта для добавления комментарив.