May 19
Россия: между закатом и рассветом - 9
И вечный бой…
Призрак бродит по России, призрак тоталитаризма.
В крутые моменты исторических переломов неизбежно возникает соблазн поверить, будто давно перезревшие и надоевшие всем проблемы можно наконец решить разом, пусть даже и кровью (при этом всегда обещают «малую»), но непременно одним могучим ударом. В сознании обывателя, русского же в особенности, веками уложилось, что власть – это прежде всего сила. Однако, отсюда недалеко уже и до естественного логического перевертыша: сила – это и есть власть. И если у действующей власти не хватает реальной силы, в то время как реальная сила ограничена отсутствием общепризнанной власти, то не пора ли вынужденным толчком восстановить природный порядок развития?
Насилие, по примитивно понимаемому Марксу, есть повивальная бабка истории. Но если эта самая история чересчур застряла в родовых схватках, то разве не дело чести и не профессиональная ли обязанность для повитухи помочь мученице кесаревым сечением революции? Когда цель оправдывает средство, а результат понимается как единственный критерий правоты, то всегда можно задним числом подправить действительную историю, чтобы уже и сами применявшиеся в ходе борьбы средства как можно более адекватно соответствовали достигнутому.
При этом уже не так важно, откуда именно в данный исторический момент исходит революционная инициатива: сверху или снизу. Из всех соблазнов властителя наиболее труднопреодолимый – быть всегда правым. Потому что в таком случае любой мешающий осуществлению предначертаний воспринимается уже не просто как человек добросовестно заблуждающийся и тем самым тормозящий естественный ход развития, но как враг народа, сознательно загораживающий путь в светлое будущее. Быть «немножко тоталитарным» нельзя точно так же, как нельзя быть немножко беременным или более или менее кровожадным. Раз поддавшись искушению решить силой хотя бы наиболее кричащие вопросы повседневности, уже невозможно потом вернуться к роли честного пахаря на правовом поле.
Война хороша тем, что здесь всё ясно и четко, за ценой победы не стоят, а грехи списываются по мере их искупления в бою. Здесь некогда спорить и биться над выбором вариантов и поиском альтернативных путей развития. Чем больше побед, тем более ты прав, а неизбежные поражения лишь еще более сплачивают перед лицом неприятеля.
По сию пору любая дискуссия в России неизбежно становится подручным орудием текущей политической борьбы. Подобные споры выявляют не истину, а всего лишь политические пристрастия участников. В таких спорах конечной и единственной целью является не оценка аргументов и компромисс, а унижение оппонента, неизбежно становящегося врагом. Именно поэтому само слово компромисс в России – исконно ругательное, а строка в характеристике «склонен к поискам компромисса» приравнивалась к внутренней готовности имярека предать родину.
Компромисс – это не просто, когда, скрипя зубами, терпишь соседа по совмещенному санузлу, потому как податься всё равно некуда. Компромисс – это признание, прежде всего перед самим собой, что и сам ты не являешься совсем уж и во всём совершенным, признание и за другим права жить не так, как кажется правильным тебе (да хоть бы даже и ЦК КПСС), а по его, другого, собственному разумению.
В сущности, политика – это и есть наука, либо искусство, именно совместного проживания. Соответственно, государственные институты – это те же сантехники, лифтеры и дворники, которые должны обеспечивать более или менее терпимые условия жизни ответственным квартиросъемщикам. При этом, как всякая наука, как всякое искусство, политика может и способствовать, и усугублять. Однако политика способствующая незаметна, ибо и дыхание мы начинаем ощущать лишь тогда, когда его перехватывает. Напротив, политика усугубляющая всегда на виду, она не дает забыть о себе, как больной зуб либо тесные сапоги, чтобы люди не успели осознать, насколько без этой стервы легче дышится и свободнее ходится.
Революция – всегда реванш неудачников. Поэтому чем больше людей в данном обществе опускается на дно повседневности, тем ощутимее становится кого-то опаляющее, а кого-то и опьяняющее дуновение революционной одержимости. При этом политика способствующая направлена на посильное уменьшение взрывоопасного количества, политика же усугубляющая ставит своей целью доведение массы до уровня критической, чтобы последующее самозарождение цепной реакции неуправляемого уже взрыва сделало процесс необратимым. Необратимость же нужна для того, чтобы лишить отдельного вовлеченного в водоворот человека возможности выбора. Когда каплей льёшься с массами, то уже обречен нестись в общем потоке, который становится железным и сметает на своём пути всё, в том числе и тебе же вчера еще дорогое и близкое. В толпе единомышленников, сдавленных со всех сторон тисками партийной дисциплины, историческую перспективу заменяет необходимость равняться на грудь четвертого от тебя максимум. Мы настолько привыкли к близкому горизонту и надежному забору вокруг, что даже на могилах ставим оградки, не веря и в загробную свою неприкосновенность.
Для заветного окончательного расчета с прошлым у нас еще слишком недостоверное настоящее. И чем дольше будет сохраняться непреодолимый разрыв между не разумеющими друг друга сытыми и голодными, тем больше будет налипать на сапоги марширующих к победе липкая грязь былой надежды, ставшей очередным разочарованием.
Политика – это действительно концентрированное выражение экономики. Именно-с, бытие всё еще определяет сознание, как бы ни было сие противно прогрессивной общественности. Следовательно, степень политизации общества и уровень в нем культуры, в том числе и политической, определяется, прежде всего, достигнутым экономическим развитием этого общества. В переводе на псевдонародный: где дадут полопать – туда и топать. Не изощренные заклинания разнообразных народных трибунов приводят массы к бунту либо к примирению и согласию, но сами массы вынуждают вождей либо возглавить бунт, либо приходить к междусобойному компромиссу.
Единственным эффективным громоотводом революционной грозы было и остается ощутимое повышение благосостояния пусть не подавляющего, но большинства подвергнутого выживанию населения. Потому и ненавистен бунтарям всех мастей сытый мещанин под шелковым абажуром с женой и канарейкой, что его на баррикады не загонишь. Вряд ли придет в голову разрушать до основания тот мир, в котором, кроме цепей, ты можешь потерять и какое-никакое движимое с недвижимым.
В России до сих пор никак не хотят внутренне привыкнуть к совершенно противоестественному для советского человека зрелищу, когда твой личный классовый враг стоит на всенародной трибуне и в открытую несёт свои злобные измышления на всю страну. И средства массовой информации эту антинародную ахинею распространяют и тиражируют, вместо того чтобы воздать отщепенцу на всю катушку по совокупности содеянного. Когда у меня лично не хватает аргументов для достойного ответа, то хочется свистеть и топать, чтобы его, гада, хотя бы слышно не было. России еще только предстоит дорасти до осознания давно всем миром усвоенной мысли, что чем больше болтовни в парламенте, тем меньше крови на улицах. Свободный парламентский микрофон – это дудка факира, заунывная мелодия коей завораживает всегда готовую к употреблению многоглавую гидру гражданской войны. Лучше спящий депутат, чем бодрствующий часовой, примкнутым штыком указывающий тебе единственно верный путь к твоему же грядущему и неотвратимому счастью.
Призрак бродит по России, призрак тоталитаризма.
В крутые моменты исторических переломов неизбежно возникает соблазн поверить, будто давно перезревшие и надоевшие всем проблемы можно наконец решить разом, пусть даже и кровью (при этом всегда обещают «малую»), но непременно одним могучим ударом. В сознании обывателя, русского же в особенности, веками уложилось, что власть – это прежде всего сила. Однако, отсюда недалеко уже и до естественного логического перевертыша: сила – это и есть власть. И если у действующей власти не хватает реальной силы, в то время как реальная сила ограничена отсутствием общепризнанной власти, то не пора ли вынужденным толчком восстановить природный порядок развития?
Насилие, по примитивно понимаемому Марксу, есть повивальная бабка истории. Но если эта самая история чересчур застряла в родовых схватках, то разве не дело чести и не профессиональная ли обязанность для повитухи помочь мученице кесаревым сечением революции? Когда цель оправдывает средство, а результат понимается как единственный критерий правоты, то всегда можно задним числом подправить действительную историю, чтобы уже и сами применявшиеся в ходе борьбы средства как можно более адекватно соответствовали достигнутому.
При этом уже не так важно, откуда именно в данный исторический момент исходит революционная инициатива: сверху или снизу. Из всех соблазнов властителя наиболее труднопреодолимый – быть всегда правым. Потому что в таком случае любой мешающий осуществлению предначертаний воспринимается уже не просто как человек добросовестно заблуждающийся и тем самым тормозящий естественный ход развития, но как враг народа, сознательно загораживающий путь в светлое будущее. Быть «немножко тоталитарным» нельзя точно так же, как нельзя быть немножко беременным или более или менее кровожадным. Раз поддавшись искушению решить силой хотя бы наиболее кричащие вопросы повседневности, уже невозможно потом вернуться к роли честного пахаря на правовом поле.
Война хороша тем, что здесь всё ясно и четко, за ценой победы не стоят, а грехи списываются по мере их искупления в бою. Здесь некогда спорить и биться над выбором вариантов и поиском альтернативных путей развития. Чем больше побед, тем более ты прав, а неизбежные поражения лишь еще более сплачивают перед лицом неприятеля.
По сию пору любая дискуссия в России неизбежно становится подручным орудием текущей политической борьбы. Подобные споры выявляют не истину, а всего лишь политические пристрастия участников. В таких спорах конечной и единственной целью является не оценка аргументов и компромисс, а унижение оппонента, неизбежно становящегося врагом. Именно поэтому само слово компромисс в России – исконно ругательное, а строка в характеристике «склонен к поискам компромисса» приравнивалась к внутренней готовности имярека предать родину.
Компромисс – это не просто, когда, скрипя зубами, терпишь соседа по совмещенному санузлу, потому как податься всё равно некуда. Компромисс – это признание, прежде всего перед самим собой, что и сам ты не являешься совсем уж и во всём совершенным, признание и за другим права жить не так, как кажется правильным тебе (да хоть бы даже и ЦК КПСС), а по его, другого, собственному разумению.
В сущности, политика – это и есть наука, либо искусство, именно совместного проживания. Соответственно, государственные институты – это те же сантехники, лифтеры и дворники, которые должны обеспечивать более или менее терпимые условия жизни ответственным квартиросъемщикам. При этом, как всякая наука, как всякое искусство, политика может и способствовать, и усугублять. Однако политика способствующая незаметна, ибо и дыхание мы начинаем ощущать лишь тогда, когда его перехватывает. Напротив, политика усугубляющая всегда на виду, она не дает забыть о себе, как больной зуб либо тесные сапоги, чтобы люди не успели осознать, насколько без этой стервы легче дышится и свободнее ходится.
Революция – всегда реванш неудачников. Поэтому чем больше людей в данном обществе опускается на дно повседневности, тем ощутимее становится кого-то опаляющее, а кого-то и опьяняющее дуновение революционной одержимости. При этом политика способствующая направлена на посильное уменьшение взрывоопасного количества, политика же усугубляющая ставит своей целью доведение массы до уровня критической, чтобы последующее самозарождение цепной реакции неуправляемого уже взрыва сделало процесс необратимым. Необратимость же нужна для того, чтобы лишить отдельного вовлеченного в водоворот человека возможности выбора. Когда каплей льёшься с массами, то уже обречен нестись в общем потоке, который становится железным и сметает на своём пути всё, в том числе и тебе же вчера еще дорогое и близкое. В толпе единомышленников, сдавленных со всех сторон тисками партийной дисциплины, историческую перспективу заменяет необходимость равняться на грудь четвертого от тебя максимум. Мы настолько привыкли к близкому горизонту и надежному забору вокруг, что даже на могилах ставим оградки, не веря и в загробную свою неприкосновенность.
Для заветного окончательного расчета с прошлым у нас еще слишком недостоверное настоящее. И чем дольше будет сохраняться непреодолимый разрыв между не разумеющими друг друга сытыми и голодными, тем больше будет налипать на сапоги марширующих к победе липкая грязь былой надежды, ставшей очередным разочарованием.
Политика – это действительно концентрированное выражение экономики. Именно-с, бытие всё еще определяет сознание, как бы ни было сие противно прогрессивной общественности. Следовательно, степень политизации общества и уровень в нем культуры, в том числе и политической, определяется, прежде всего, достигнутым экономическим развитием этого общества. В переводе на псевдонародный: где дадут полопать – туда и топать. Не изощренные заклинания разнообразных народных трибунов приводят массы к бунту либо к примирению и согласию, но сами массы вынуждают вождей либо возглавить бунт, либо приходить к междусобойному компромиссу.
Единственным эффективным громоотводом революционной грозы было и остается ощутимое повышение благосостояния пусть не подавляющего, но большинства подвергнутого выживанию населения. Потому и ненавистен бунтарям всех мастей сытый мещанин под шелковым абажуром с женой и канарейкой, что его на баррикады не загонишь. Вряд ли придет в голову разрушать до основания тот мир, в котором, кроме цепей, ты можешь потерять и какое-никакое движимое с недвижимым.
В России до сих пор никак не хотят внутренне привыкнуть к совершенно противоестественному для советского человека зрелищу, когда твой личный классовый враг стоит на всенародной трибуне и в открытую несёт свои злобные измышления на всю страну. И средства массовой информации эту антинародную ахинею распространяют и тиражируют, вместо того чтобы воздать отщепенцу на всю катушку по совокупности содеянного. Когда у меня лично не хватает аргументов для достойного ответа, то хочется свистеть и топать, чтобы его, гада, хотя бы слышно не было. России еще только предстоит дорасти до осознания давно всем миром усвоенной мысли, что чем больше болтовни в парламенте, тем меньше крови на улицах. Свободный парламентский микрофон – это дудка факира, заунывная мелодия коей завораживает всегда готовую к употреблению многоглавую гидру гражданской войны. Лучше спящий депутат, чем бодрствующий часовой, примкнутым штыком указывающий тебе единственно верный путь к твоему же грядущему и неотвратимому счастью.
