Для колонки в "Культурной эволюции".
Признаюсь Тебе, читатель, - грешил. Нет, не "беспробудно", а так, по мелочам. Но эти вот самые мелочи и становятся сегодня мучительными воспоминаниями.
Мне всегда нравилось, когда нас, учителей русского языка и литературы, называли учителями словесности. Это ко многому обязывало. Не всех и не всегда. Поэтому не всех и называли так. Быть настоящим учителем словесности почти всегда означало работать "вопреки". Вероятно, слово работать тоже нужно было бы взять в кавычки, ибо оно лишь отчасти выражает то невероятное состояние поиска, где отчаяние следовало за озарением, удача расправлялась с разочарованием.
Да и что считать удачей?
Вот ОНИ сидят за своими столами и ждут новых откровений. Конечно, не все. Но с теми, кто ждёт, установлена особая связь. На них сейчас и снизойдёт великое откровение СЛОВЕСНОСТИ...
...Сегодня я принёс им Ивана Бунина. Понятно, что в программе такого нет. Имя для них ничего не говорит.
Попробую так.
"Золотая роза". К.Паустовский.
"...Я купил в газетном киоске сырой номер "Русского слова". В зале третьего класса из-за темноты читать было трудно. Я пересчитал свои деньги. Их хватало на то, чтобы напиться чаю в ярко освещённом вокзальном буфете и даже дать какую-то мелочь подвыпившему официанту.
Я сел в буфете за стол около пустого мельхиорового ведра для шампанского и развернул газету...
Опомнился я только через час, когда вокзальный швейцар, мотая колокольчиком, прокричал нарочито гнусавым голосом: "Второй звонок на Ефремов, Волово, Тулу!"
Я вскочил, бросился в вагон и просидел, забившись в угол около тёмного окна, до самого Ефремова.
Всё внутри меня дрожало от печали и любви. К кому?
К дивной девушке, к убитой вот на этом вокзале гимназистке Оле Мещерской. В газете был напечатан рассказ Бунина "Лёгкое дыхание". Я не знаю, можно ли назвать эту вещь рассказом. Это не рассказ, а озарение, самая жизнь с её трепетом и любовью,.. эпитафия девичьей красоте.
Я был уверен, что проходил на кладбище мимо могилы Оли Мещерской и ветер робко позванивал в старом венке, как бы призывая меня остановиться. Но я прошёл, ничего не зная. О, если бы я знал! И если бы я мог! Я бы усыпал эту могилу цветами, какие только цветут на земле. Я уже любил эту девушку. Я содрогался от непоправимости её судьбы..."
...Класс будто сжался, застыл в ожидании. Поверьте, что не было никакой излишней театральности в моём чтении, никаких эффектов. Я прекрасно понимал, что могу любой неосторожностью погубить вот-вот зарождающееся чувство СЛОВА. И когда я заканчивал чтение бунинского рассказа...
"...Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
— Я в одной папиной книге, — у него много старинных, смешных книг, — прочла, какая красота должна быть у женщины... Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, — ей-богу, так и написано: кипящие смолой! — черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, — понимаешь, длиннее обыкновенного! — маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, — я многое почти наизусть выучила, так все это верно! — но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, — ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре."
...смутно почувствовалось какое-то беспокойство, ещё неосознанное мной.
Сегодня, на этом уроке, я уже больше ничего не мог дать своим ученикам. Если это не смогут сделать Бунин и Паустовский, то...
...Не получилось. ЛЁГКОГО ДЫХАНИЯ не получилось. Кто-то хихикал, перешёптываясь с соседом, кто-то рисовал человечков и монстриков на листке бумаги. Некоторые сдержанно молчали.
Я не видел их глаз! Я не попал с ними на одну волну!
Вот тут и согрешил.
Теперь уж нарочито театрально: собрал книги молча, ни на кого не посмотрел и вышел из класса.
Комментарии
Нет комментариев
