Грозный дождь (дождь с грозой).
...Похоронят, зароют глубоко,
Бедный холмик травой порастёт.
И услышим: далёко, высоко
На земле где-то дождик идёт.
Ни о чём мы уж больше не спросим,
Пробудясь от ленивого сна.
Знаем: если не громко – там осень,
Если бурно – там, значит, весна...
(А. Блок)
Вот то, что ноги стали мёрзнуть даже в августе, стало для дяди Сени неприятной помехой. Теперь просто так не посидишь в любимом кресле возле окна, не поболтаешь со своими, потому что холод всё время давал о себе знать. Нужно было вставать, проделывать с ногами какие-то манипуляции, непременно занимать себя чем-то, чтобы этот холод, если и не исчезал насовсем, то по крайней мере не занимал бы всё место в сознании.
Да и август оказался противным, больше похожим на октябрь: ни тебе бабьего лета, ни солнышка, которому дядя Сеня любил подставлять лицо во время многочасовых прогулок.
И занудный, бесконечный дождь.
Сначала ещё хотелось посмотреть в окно на людей, вынужденных участвовать в этой однообразной игре, но глазу очень скоро не за что было зацепиться: зонтики, резиновые сапоги, лужи, машины, разрезающие колёсами эти лужи, – пожалуй и всё... Даже детского визга уже не было слышно...
Конечно, гулять не хотелось: кому охота гулять и только под ноги себе смотреть?
И дядя Сеня стал думать, как он проведёт сегодняшний день. Свои приходят где-то к вечеру, с темнотой. Значит, нужно что-нибудь в доме начудачить.
"Ремонт что ли в кухне затеять? – подумалось вдруг. – Или кресло подправить – разваливается совсем?"
И пошёл вроде глянуть в порядке ли инструменты в шкафчике, но вдруг остановился, потому что опять подумал о ногах, прислонился к стене возле ванной комнаты и замер...
- Сенька! Сенька! Где ты, гадёныш, прячешься? Найду – хуже будет! Я не посмотрю, что ты мой брат! Чикну ножичком – улыбку до ушей сделаю!..
... "Это что же я тогда натворил? Мишка редко так на меня набрасывался... Уж, наверно, серьёзное что-то..."
Мелькнуло воспоминание, словно блеск молнии – и нет его! Не любил дядя Сеня все эти неожиданные мелькания, однако за последнее время привык: свои приходили теперь почти каждый вечер, и это оказалось интереснее всякого сериала. Потому что в этих беседах вдруг такое всплывало, о чём не думалось годами. С одной стороны эти вечерние встречи были ему приятны, но вот с другой – становилось страшно от близости неминуемого конца жизни. Оттягивай – не оттягивая его, а чему быть, тому не миновать, - размышлял старик.
Вот если бы он сам мог решать, когда и с кем встречаться! Кого- то из приходящих по вечерам он не то чтобы своими не называл, но и чужими тоже. Настолько ненавистны они, эти некоторые, ему были...
- Ладно! - сказал он громко самому себе. – Чего расхныкался? Кресло вот-вот развалится, а ты...
Он не договорил, с усилием выпрямился, пошарил в карманах своих потёртых домашних брюк, будто искал что-то и поэтому остановился, и пошёл к шкафчику с инструментами.
На самом деле, за кресло или ещё за что-нибудь приниматься не хотелось. И не потому, что лень – никто не посмел бы дядю Сеню назвать ленивым! – просто что-то мешало сосредоточиться. Может, бубнящий без перерыва дождь, может, эти самые треклятые ноги, может, ещё какая ерунда – только плюхнулся дядя Сеня вместе с ящиком, в котором позвякивало инструментальное железо, прямо в кресло и уставился в окно...
...Тогда тоже был дождь... Мелкий, моросящий... Мама, уже одетая, дёргает головой по сторонам и всё время нам что-то кричит:
- Где Довидка? Мишка, да отнеси ты, наконец, этот мешок на подводу! Ведь не успеем! Сенька, перестань плакать и помоги лучше Мишке... Боже милостивый, не успеем! Последний ведь поезд...
- А я фрицев этих не боюсь! Жалко, мам, что вы всю живность отдали на хутор Михалевичам. Я бы остался и жил бы себе преспокойненько...
- Иоська, я вот тебе язык оторву, болобол! Преспокойненько... Иди лучше Довидку ищи, он наверное, в сарае играет... А через пять минут чтобы все уже сидели на подводе! Нам ещё до вокзала час, если не больше!
- Мам, так ведь дождь на дворе. Может, даже ливень будет и молния с грозой. Куда же нам ехать-то?!
А ответить мама уже не может. Тихо прислоняется к печи и оседает на пол, прикрывая лицо руками. Мы, четверо её сыновей, переглядываемся, потому что ни разу не видели маму плачущей...
Прибегает отец в военной форме, и всё становится на свои места. Мама уже не плачет, Довидка найден, все тюки и мешки погружены на подводу...
...А на вокзале – крики, плач, безумие в глазах, призывный гудок паровоза, растерянная мать – ни на кого я уже не могу смотреть! – и пропадающий в толпе отец... Меня тогда удивило, что мама и папа даже слово друг другу не успели сказать, не обнялись и не поцеловались, только глазами зацепились...
А потом долгий путь на Урал...
...И окно перестало быть привычным ему окном, где плаксивые стёкла-щёки набухли и потеряли форму, а превратилось в маленькое решётчатое окошко товарного вагона...
- Э-э, нет! Меня не проведёшь! Вставай, мешок с костями, и делай что-нибудь руками! Тебя это всегда спасало.
И встал. Встряхнул сначала ноги, потом привычно двинулся к буфету за очками, надел их, презрительно посмотрел на стол, где были разложены прописанные врачом лекарства и взялся за свой ящик с инструментами...
***
Совсем незаметно дождь прекратился. Но серо и промозгло вокруг. Дом, что напротив, совсем от отчаяния руки опустил: ржавые водосточные трубы потрескивают, грязные пятна по всей стене, мутные окна...
Дядя Сеня отложил инструменты, сам отошёл в сторону, чтобы взглянуть на кресло, остался доволен своей работой, но на обновлённое кресло не сел, а сразу же пошёл относить инструменты на место. Необходимо было немного подсуетиться, чтобы выйти на прогулку и урвать себе час-другой пусть такого, но всё-таки августа.
Надо было незаметно пройти мимо доминошных столов, чтобы не встретиться с друзьями, такими же стариками, как и он, – это они почему-то называли его дядя Сеня, хотя некоторые из них были и постарше, - ведь они могут отнять у него драгоценное время. Путь был настолько знакомым, что можно обойтись и без стариковской палки – все трещинки, все камешки, повороты и ямы уже давно стали послушно и доброжелательно кивать проходящему мимо старику.
Дышалось трудно. И не успел он пройти и нескольких шагов, как ему захотелось вернуться. Что-то настойчиво влекло его в только что оставленный дом.
Дядя Сеня остановился у мокрой скамейки возле автобусной остановки, увидел сидящую молодую женщину и уставился на неё.
"Куда же ты, милая, спешишь в такую непогодь? – подумал он. – Что-то ведь гонит. Работа? Не дай бог, беда какая-нибудь? Свидание с любимым?"
И вдруг дядя Сеня понял, что именно эту женщину только очень давно он страстно любил. И когда двадцатилетним юнцом, отслужив положенные три года под Новосибирском, он трясся в вагоне, прокуренном и потном, нужно было раз и навсегда решить, куда ему ехать: к жене с недавно родившимся сыном, к родителям, которые не то чтобы звали, но и прогнать не прогонят; или к Ней. Уходившей и возвращавшейся, предавшей и умолющей простить, не написавшей ему в армию ни одного письма, но такой любимой, что в этом самом вагоне дух захватывало только от одной мысли, что она существует на этой земле.
Вот почему его тянуло домой! К фотографии. Спрятанной так, что жена, умершая пять лет назад, дети, разъехавшиеся по всему миру, не могли её найти. Да и сам он с годами много раз забывал, где спрятал её. А вот теперь вспомнил. И так заныла душа, что ни о чём не думая, бросился перед женщиной, сидящей на остановке, на колени и возопил:
- Не вини! Не отворачивайся! Выслушай только! Ещё ничего не потеряно! Можно всё переиграть! Я ещё раз проеду на том самом проклятом поезде и сойду в нашем городе! Пройду от вокзала два квартала и войду в твой дом! Не убегай только! Я сейчас...
Как дядя Сеня оказался в своей квартире совсем не помнилось. Вроде всё было на своих местах. Он сидел в своём кресле и поглядывал в окно.
Дождь усилился. Небо пыхтело, как паровоз, и вот-вот должно было взорваться от негодования...
"На кого? Почему так долго терпело? Да ты мне моих гостей испугаешь... Ведь вечер уже..."
...И грянуло!
...Дядя Сеня вздрогнул, выронил из рук фотографию и замер.
Комментарии
Нет комментариев
