Не надо «ля»

2.

 Почему-то осенью у Натальи всё валилось из рук. Как она ни готовила себя, как ни старалась запомнить мелочи, лишившие её покоя прошлой осенью – ничего не получалось.

Ещё несколько лет назад, когда был жив муж, о мелочах не думалось. С ним было так легко и спокойно, так предсказуем был каждый следующий день, что пора года или время суток просто не имели значения. Сыновья-близнецы во всём напоминали отца, и Наталья частенько ловила себя на мысли, что с мужем дети проводят куда больше времени, чем с ней. Она старалась. Читать мальчики научились уже в четыре года, но детские вопросы задавались мужу. Игрушки, которые покупала она, с методичностью исследователя разбирались, а потом и вовсе забывались. Когда же мальчики пошли в школу, наступил новый период их отношений. Стало ясно, что в семье они, мужчины, были ведущими, а она, жена и мама, - ведомая. Они любили её, но никогда не говорили про это. Любое её слово для них было законом. Но Наталье так хотелось, чтобы эти законы нарушались...

Погиб муж нелепо. Будучи отменным пловцом он утонул в Реке. Наталья и мальчики сидели на берегу и долго ничего не могли понять. Река всех обманула.

Смерть мужа лишила Наталью опоры. Казалось, будто какие-то огромные электронные Часы ( они теперь часто возникали в её сознании) дали сбой и действуют согласно своим только им известным законам. Почему-то осенью это особенно чувствовалось.

По вечерам дома становилось тихо. Мальчики или готовили уроки, или часами сидели у компьютера. После смерти мужа куда-то исчезли подруги. Их и раньше было немного, но они умели заполнять пустоты в жизни Натальи. Так хотелось придумать новую жизнь, где всё находилось бы на своих местах, ничего не исчезало. Про это долго думалось во время вечерних прогулок, к которым Наталья начала привыкать в последние месяцы. Мальчикам она говорила, что идёт за покупками. Но ей хотелось просто выйти из дому. Неважно куда. Неважно зачем.

Ещё в подъезде что-то ёкнуло в грудной клетке. Наталья даже остановилась у батареи. Хотела открыть окно, но не получилось.

 - Позвольте вам помочь? – двое молодых людей, мгновение назад вошедшие в подъезд, совершенно одинаково улыбались. – Эти окна уже давно пора менять.

Почти не прилагая усилий, молодые люди настежь открыли окно. От резкого ветра, подувшего в лицо, Наталья зажмурилась.

- Если вам плохо, мы можем вызвать врача.

- Большое спасибо! Совершенно излишне. Вот не думала, что в нашем Городе люди вашего возраста могут быть столь воспитанны.

- А вот и напрасно так думали! Поверьте, очень скоро для вас Город совершенно изменится.

Наталья смотрела на ребят и не могла удержаться от улыбки. Вспомнились её серьёзные сыновья- близнецы, и, продолжая улыбаться, она стала спускаться по лестнице.

 У Натальи в Городе были свои места. Если во время прогулки она не успевала передать привет всем любимым местам, она думала о них, когда засыпала.

По всей видимости, встреченные в подъезде юноши невзначай передали ей приподнятое настроение. И, боясь растерять его, Наталья быстро направилась к своему самому любимому месту. Не было там ни парков, ни памятников архитектуры. Ничего особенного. Одна из самых людных станций метро. Мост через грязную речушку (приток той самой Реки). Бесконечно несущиеся машины. Здесь можно было быть со всеми, с людьми, и какое-то время обманывать себя. Не чувствовать одиночества.

И ещё. Совсем давнишнее, больное. Здесь было "наше" место.

Наталья полагала, что сильному человеку ничего не стоит вырвать из памяти любое воспоминание. Как зуб. Да, больно! Зато потом... Из всегдашнего духа противоречия она нарочно часто приходила сюда, уверяя себя, что с каждым разом боль утихает. Ведь столько лет прошло...

Где он сейчас?

Странно, но обычно шумное и гулкое место сегодня вечером будто отдыхало. Если какая-нибудь нужда и заставляла людей покидать дом, то делали они это с большой неохотой. Может быть, пугала непогода: мелкий колючий дождь, издевающийся над прохожими, вот-вот превратится в снег и заставит людей ещё ниже опускать головы и скрючиваться. Будто у всех неожиданно заболел живот. Такая осень в городе лишала людей половой принадлежности и возраста.

"Люди дождя", - подумала Наталья, вспомнив старый фильм с Хофманом и Крузом.

Прямо над ней открылся огромный зонт.

 - "Людям дождя" совсем необязательно мокнуть.

Чтобы рассмотреть говорящего Наталья должна была вынырнуть из-под зонта.

- Вы?

- Правда ведь, что вы не подозреваете в нас маньяков?

- Читать мысли – это по вашей части. Но зачем вы следите за мной?

- Мы не следим. Мы сопровождаем. Давайте знакомиться! Меня зовут Фа, а моего друга – Соль.

- Шутите или это клички?

- Скажем так: мы не шутим, и это не клички, а условные обозначения.

- Ребята, у меня уже голова кругом идёт! Или вы объясните всё, или я немедленно ухожу.

Наталья и сама не заметила, как она со своими спутниками пересекла мост. Ей казалось, что она нетерпеливо ждёт ответа, какого-то объяснения, но с каждым шагом по направлению к Площади ей всё меньше хотелось слушать или говорить. Все трое будто проникли в особое измерение, где вопросы давно заданы, а ответы были совсем не обязательны. Куда-то исчезали и без того редкие прохожие, а Площадь впереди светилась, как аленький цветочек в сказке...

Совсем не кстати в это сказочное врезался давно забытый Рильке:

 Раздваивались чувства на ходу:

Взор, словно пёс, бежал вперёд стремглав,

Бежал и возвращался, чтобы снова

Бежать и ждать на ближнем повороте, -

А слух как запах, мешкал позади.

Порой, казалось, достигает слух

Тех двух других, которые, должно быть,

Не отстают при этом восхожденье...

 - Вероятно, это могло быть здесь. – услышала Наталья, как переговариваются юноши. – В конце концов, лучше, если она сама вспомнит.

- Да, - согласился другой, - так достовернее будет.

 

3.

 С той самой злополучной ночи Мишка (по-школьному - Михаил Борисович) почти не спал. Если и удавалось сомкнуть глаза на несколько часов, возникала одна и та же картина: молодой Мишка застрял в каком-то пространстве, машет руками, дёргает ногами, кажется ему, что он летит вверх и вот-вот достигнет какой-то цели, а на самом деле не двигается с места. Сон – не сон. Бред – не бред.

Невыспавшимся Михаил Борисович плёлся в школу и безумствовал там. Когда на одном из уроков по творчеству Лермонтова он потребовал от ребят внятно объяснить ему, почему погибла Атлантида, а на уроке русского языка заговорил на неведомом наречии и возмущался чёрствости нового поколения, пренебрегающего богатствами родной речи, директор школы освободил Михаила Борисовича от занятий на неделю, порекомендовав ему замечательного врача.

Жена уговорила Мишку обратиться к платной знаменитости, которая недавно появилась в Городе. Слухи о светиле психоанализа были противоречивыми, и чаще скандальными. Но в семье решили: именно такой врач непременно разберётся с трудным Мишкиным случаем.

Михаил Борисович с женой добирались до знаменитости почти два часа. В дороге супруги несколько раз ссорились из-за того, что больной вдруг начинал уговаривать жену вернуться, что он не болен вовсе, а просто даёт о себе знать профессиональная усталость. Маша уговаривала мужа не капризничать, потому что у неё есть предчувствие, будто именно этот психоаналитик решит все проблемы.

В самом обыкновенном доме на правом берегу Реки на третьем этаже находился кабинет. На медной табличке вензелями красиво выгравирована фамилия.

"ЛЯСИ. – прочитал Михаил Борисович. – ПСИХОАНАЛИТИК. Что за фамилия такая? Еврей. Конечно, еврей! Кто ещё может зарабатывать таким образом деньги".

Пока Михаил Борисович размышлял над табличкой, Маша уже открывала дверь кабинета.

 - Простите, есть тут кто-нибудь?

- Одну минуточку! Присядьте пока. Мы с коллегой вот-вот закончим.

 Маша и Миша с любопытством стали рассматривать гостиную. Гостиная как гостиная. Мягкие, но несколько потрёпанные кресла. Книжные шкафы совсем не забиты книгами, а свободное пространство в них было заполнено фарфоровыми ангелочками разных размеров. А вот обклеенные блёклыми обоями стены удивили пациентов. Тесно друг к другу располагались всевозможные живописные и фотографические портреты. На всех – один и тот же бородатый пожилой человек в пенсне. Вне всякого сомнения, на гостей смотрел сам Зигмунд Фрейд. Кого только не было рядом с ним! Вот на этой большой фотографии прославленный доктор обнимается с Наполеоном Банапартом прямо на поле сражения. А вот групповой портрет: маленькая прокуренная комната, а за столом агрессивно размахивая руками расположились Ленин и Карл Маркс; чуть поодаль, попыхивая трубкой, император Николай Второй; в углу за шахматной доской сражаются Достоевский и хозяин квартиры, мэтр Зигмунд Фрейд. На других фотографиях в разных позах в кабинете великого психоаналитика улыбались, плакали, сосредоточенно внимали и горячо жестикулировали многие великие люди. Маша и Миша переглянулись.

О чём думала Маша – неизвестно, а вот Миша кипел.

"Жулики и фальсификаторы! Им бы только деньги лопатой грести! Что я здесь делаю? Ну, не сплю я! Нервная система расстроена! С ума схожу! Так весь Город такой..."

Мысли эти, как маленькие разрывные пули, носились от виска к виску, готовые в любой момент вырваться наружу. В таком состоянии человек способен на самые решительные поступки. Михаила Борисовича будто выбросило из кресла, и, тяжело дыша, он уже держался за ручку двери, ведущей в кабинет.

- Ну-с, голубчик, вас-то мы и ждём! – улыбнулся один из Фрейдов. В кабинете их было двое. То есть, один, судя по всему, д-р Ляси, догадался Миша, а другой...

- Моего коллегу, - продолжил Мишину мысль сидящий за огромным столом первый Фрейд, улыбаясь, - зовут д-р Силя.

- К вашим услугам! – кивнул доктор.

- А меня, стало быть, - доктор Ляси.

С выдохом Миша лишился всей своей решительности и повёл себя так, как и всегда в кабинете врача: покорно и обречённо.

- С чего же начнём, Михаил Борисович? – д-р Ляси стал аккуратно вытирать стёкла своего пенсне маленькой бархатной тряпочкой. – Понятно, мы с коллегой имеем представление о вашем состоянии, но архиважно услышать самого пациента. Так сказать, главное – cognosce te ipsum ( познай самого себя).

У Михаила Борисовича зачесалась голова. Ему казалось, что в кабинете идёт съёмка какого-то историко-биографического фильма, что он здесь совершенно посторонний человек и что его, наградив очередной улыбкой, скоро отпустят. Да и вообще эти несколько последних дней окажутся чьей-то не очень удачной шуткой. Ведь не по-божески...

- Давайте, если не возражаете, начнём с детства, с, так сказать, корней! – продолжал застольный Фрейд.

И что-то щёлкнуло в Мишкиной голове. Переключатель, тумблер, фиговина какая-то!

Не стало Михаила Борисовича, не бог весть какого учителя литературы одной из гимназий Города; человека женатого, бездетного, звёзд с неба не хватающего; с уже очевидным пузком, а в недавнем прошлом красавца, болтуна и бабаника...

 "Комната... Нет, скорее – коридор. Потому что вешалка, а рядом обувь разбросана. Маленькие грязные ботинки – мои. Мама, наверняка, уже пришла с работы: из кухни в коридор одновременно проникают запахи жареного лука и грохот кастрюль и тарелок...

Мысль: каким показаться маме, чтобы ни о чём не расспрашивала?.."

 - Здесь, ad notanda (следует заметить), всё понятно, коллега, не правда ли? Михаил Борисович, вам ведь ничего не мешает, правда? На диване удобно, не так ли? Не могли бы вы попробовать вспомнить нечто противное, пугающее вас? Может быть что-то несправедливое, где, как вам кажется, виноваты были не ВЫ, а другие. Или наоборот.

 Голос такой мягкий, обвалакивающий и убедительный. Он будто подталкивал к поиску вполне определённой картинки, которая никак не хотела возникать...

 "Обманул Серёгу в 5 классе, а потом его же избил, чтобы доказать свою правоту... А что? Сильный – значит прав...

 ...Подсматривал в дырку из мальчишеской раздевалки в девчоночью... Потом в красках рассказывал пацанам... Девчонки избить хотели... Я же не врал: рассказал то, что видел... Украл деньги из отцовского кошелька, а виноватой младшая сестра оказалась...

Боже! Зачем я всё это помню?!"

- Дальше, Мишенька, дальше! Глубже! Не жалейте себя!

 ...Вспышка...

- Остынь, Илюшка! Лучше пойдём и напьёмся. Легче будет...

Наверное, мы у Реки. Что-то шлёпает под ногами.

- Не так всё делаешь, Тургенев ты мой! С такими девицами надо...

- Если ты ещё раз назовёшь её девицей – убью!

- Тих-тих-тихо! Без крови и криминала. Я же помочь хочу, тонкостям обращения с дамами тебя научить. "Наука страсти нежной". Ты в этой науке ещё подготовишка.

- Заткнись! Что ты вообще здесь делаешь? Кто тебя звал?...

 

- ВОТ! СЕЙЧАС! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? КАК ТЫ ЕМУ ОТВЕТИЛ? НИЧЕГО НЕ ПРЯЧЬ! НИ СЛОВЕЧКА!

 "Да что я вожусь с тобой, тряпка! Из-за бабы с катушек съехал! С Наташкой твоей полкурса искусство любви изучали. Письма, такие же, как я у тебя в столе видел, и они получали...

Вспышка...

 - И чудесненько! Выяснили всю подноготную, так сказать "corpus delicti" налицо! – это Фрейд застольный.

- Событию – быть! Aegrotus therapiam immediatam postulat ( больной требует немедленного лечения) – уважаемый Ля.

- Пренепременно, - милый Си.

 

 ***

Самое странное в осеннем Городе – неожиданно солнечный день. Две-три пухленькие тучки на синем-синем небе. Колючий, но такой бодрящий ветер. Деревья пытаются прикрыться последними пёстрыми листьями. Одни жители Города радуются этому осеннему подарку, другие – грустят, готовясь к завтрашней непогоде.

РЕ благодарил Вершителя за этот редкий праздник. Он на какое-то время переставал надоедать МИ своими умозаключениями и становился похож на обыкновенного земного мальчика. Оставляя сидеть своего напарника на одной из тучек, Ре то пристраивался к журавлиному клину, покидающему холодный Город, то вмешивался в ход чужих Событий, меняя печаль на надежду, превращая неуверенность в веру, отчаяние в успех. Будто дан был ему только один день на то, чтобы забыть все свои сомнения, так или иначе, связанные с человеческой жизнью. В этот день в нём было столько доверчивости и любви, что даже, пролетая мимо кресла-облачка, где расположился его друг МИ, он не выдерживал и кричал:

- Взбодрись, лежебока! Такой день, а ты с места не сдвинулся!

МИ вяло приветствовал беспечного товарища по Событию взмахом крыла и снова застывал. Ничего менять в этой бесконечной жизни ему не хотелось. Да и кто он такой, чтобы менять. Знал бы Свидетель Венечка, что хрен редьки не слаще ( где он услышал эту фразу?). И разве стоит тёплое местечко на Шестом небе вот этого маленького уютного облачка? Вот-вот произойдёт очередное Событие. Сколько их было?..

- Пожалуйста, МИ, давай на минуту спустимся на землю! Только на минуту!

И, уверенный, что друг так и останется недвижим, РЕ прижимает крылья к бёдрам и с громким оханьем бросается к земле.

 А МИ вспоминает стихи из письма, которое показал ему Венечка. И без каких-либо эмоций читает, будто письмо находится перед глазами:

...И снова только звук его шагов,

И снова только ветер за спиною.

Они идут, - он громко говорил,

Чтобы услышать вновь, как стихнет голос.

И всё-таки идут они, те двое,

Хотя и медленно. Когда бы мог

Он обернулся (если б обернувшись,

Он своего деянья не разрушил,

Едва-едва свершённого) – увидеть

Он мог бы их, идущих тихо следом...

 

 4.

 - А вот и вы! Я был уверен, что найду вас здесь. Ещё тогда, в первый раз, страшно хотелось расспросить вас и об этом тоже.

- О чём? – буркнул Илья, ничуть не удивившись тому, что рядом с ним на парапете сидит Веня.

- О Реке. Почему Река? Она ведь... Ну, как бы это сказать? Она – обыкновенная.

- А знаете, Веня, - оживился вдруг Илья, - я ни разу не был на той стороне Реки. То есть, последние пятнадцать лет. Но какая-то неведомая сила тянет меня туда. Кажется, я даже знаю, куда именно... А что, ваше Событие уже состоялось? В кого я превратился? Расскажите, Веня, со стороны видней.

- О, как бы мне хотелось, поверьте, всё вам рассказать! Но во-первых, я почти ничего не знаю, а, во-вторых, как я уже вам говорил, задача Свидетеля очень проста – быть свидетелем. Мне даже являться перед вами запрещено.

Оба замолчали и повернулись к Реке. Ни ветра, ни волн. Такое редко бывает. Словно Река хотела показать что-то, хранящееся там, на дне. Но вода была мутной и с парапета никак не разглядеть, на что указывала Река. На том берегу суетились люди.

- А знаешь, Веня, я вот вчера заперся у себя, залёг, как медведь на зимнюю спячку, и постарался ни о чём не думать. Это после встречи с тобой. Я ведь понимаю, что на самом деле тебя нет, и происходящее лишь плод моего больного воображения... Нет-нет, ты не возражай, не стоит. Какая разница, с кем говорить: с мифическим героем или с собственной совестью. Почему я тебя совестью называю? Да потому, что я великий грешник!..

 Неожиданно для Свидетеля Илья вскочил на парапет и, с трудом балансируя, сделал несколько шагов.

 -... Именно грешник! Пятнадцать лет не открывавший глаз! Не размыкавший губ! И ни разу не спросивший себя – ПОЧЕМУ?.. Лежал я ночью с открытыми глазами, а во мне будто часы затикали. Я это слышал, честно тебе говорю! Значит, душа столько лет была, как испорченный будильник, да?..

 Краем глаза Веня увидел, что прогуливающиеся по набережной люди остановились и стали приближаться к месту, где, как им казалось, сейчас будет интересно.

А Илья продолжал. И голос его становился молодым и сильным. И во всём, что и как он говорил было столько печали и красоты, что застыла вдруг Река, а шум и суета многоммиллионного города превратились в огромное облако. Оно тоже слушало.

 - ...Во сне я увидел Любовь. Она пахла весенними цветами лимона. Свет её был ярче самого солнца, но не слепил, а заставлял всматриваться. Куда-то подевались слова, которыми можно было описать увиденное. Нет! Таких слов просто не существовало ни во одном словаре. Она медленно плыла над привычным мне миром, и уставшие, измученные, верущие в каких-то своих богов люди преображались...

Но это была только прелюдия. Музыка, которая зазвучала потом, показалась мне тревожной. Я ещё не знал причин этой тревоги, но слух явно выделял фальшивую ноту.

Что же не так? – думал я. – Разве не может быть счастлив человек, хотя бы однажды встретивший Любовь? Вопрос не казался мне риторическим, ведь я ощущал себя счастливым... И тогда Любовь подошла ко мне. Она ни о чём не спрашивала, она ни на что не указывала, она никуда не направляла... Понимаешь, Веня, она ждала от меня чего-то!..

Илья был уверен, что Вени уже нет рядом с ним. Поэтому он спрыгнул с парапета прямо в воду.

Лёгкий всплеск.

С противоположного берега словно по сигналу, данному Рекой, едва касаясь воды, плыла лодка.

"Вот и Харон..." – успел подумать Илья.

 

 5.

 В самолёте Вилли испугался. Посмотрел на себя со стороны и испугался. В голове крутились, радостно подпрыгивая, круглые слова: "Город юности". И повторялись в разной тональности, не допуская никаких других мыслей. Реальность сумасшедшего приключения не вызывала сомнений: вот он самолёт; вот люди, которые летят туда же; они настоящие настолько, что их можно потрогать.

ГОРОД ЮНОСТИ...

- Простите, вы что-то сказали?

Молодой человек в соседнем кресле. Женоподобное лицо сияет. В руках он держит какую-то мягкую детскую игрушку.

"Не люблю я эти дорожные разговоры."

- Вероятно, во сне слово вырвалось.

- Вы счастливый человек. Можете спать во время полёта. Меня же постоянно преследуют разные мрачные мысли. Куда лечу? Зачем лечу? Мог же спокойно сидеть в своём любимом кресле... Правда, сегодня я определённо знаю, что меня ждёт в Городе.

- Тогда, пожалуй, вы куда как более счастливый человек, чем я. – Ну, кто же дёргает меня за язык!

- О человеческом счастье любит рассуждать мой друг. Он будет встречать меня в аэропорту. Знаете, он уверяет, что счастье – категория абсолютная и что несчастливых людей не бывает. Просто некоторые то ли не видят его, то ли почему-то не хотят видеть.

- Очень спорно. – Неудобно же молчать, если к тебе обращаются.

- И я с ним всё время спорю! Кстати, моя фамилия – Ремин.

- Вилли Бодед.

- На древнееврейском языке ваша фамилия означает "одинокий". Я ведь не ошибаюсь?

- Всё это придумки моей жены. На самом деле меня зовут Илья Румянцев. Когда мы с ней познакомились, она уговорила меня поменять имя и фамилию: в новой стране начать новую жизнь. А мне всё равно было.

- Но почему – одинокий?

- Да просто мы учили новый язык, и слово это ей показалось красивым.

- Грустно, наверно, и больно всё начинать сначала?

"Как я устал от этого разговора! Ну, почему говорим только обо мне?"

- Мой друг рассказал мне недавно историю, которая не то чтобы потрясла меня, но заставила о многом задуматься.

Вилли прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что никаких историй слушать ему не хочется. Однако его сосед будто и не заметил этого намёка.

"Пересесть? Пойти в туалет? Захрапеть?"

- Конечно, - продолжал молодой человек, - мой друг рассказал бы эту историю куда как эмоцианальнее и трогательнее – он у меня сентиментален не по-современному. Я же, если вы не устали, передам суть истории сухо, но последовательно.

Так вот, всё происходило лет тринадцать-пятнадцать назад. Конечно, в том самом Городе, куда мы с вами летим. Времена не то чтобы мрачные, но сероватые уж точно. Люди, живущие в Городе, не спорили, не возмущались. Боролись с несправедливостью на кухне. Всё делали украдкой и не спеша. Всего боялись и всех подозревали. Может быть, я и не говорил бы об этом, если бы эта история была выдумкой, где время не играет особой роли. В нашей истории время – один из героев. Молодые его часто не ощущают. Помните у Грибоедова: "Влюблённые часов не наблюдают!"

О влюблённых я и хочу рассказать.

Он был приезжим. Из тех, кто влюблялся в Город один раз и навсегда. Она в этом Городе родилась,и любила его тихо и ласково, без излишних восторгов. Возможно, их встреча была случайной. Но как часто приходится убеждаться, что ничего случайного в нашем мире не бывает. Они встретились, потому что не могли не встретиться. Вот здесь на сцену и выходит герой – Время. Мой друг любит повторять подхваченный где-то из студенческой песни рефрен: "Ах, как они любили!" И на какое бы слово ни падало логическое ударение, с каким бы пафосом мы ни произносили эти или миллионы других слов, нам всё равно не объять чувство, имя которому -Любовь. Время для них остановилось. Хотя, пожалуй, не точно сказано. Когда они встретились и полюбили друг друга, для них было создано новое время и необычное пространство – пространство любви... Ловлю себя на мысли, что становлюсь похожим на своего милого друга. Никак, оказывается, не обойтись без романтических оборотов речи. Уж извините меня, уважаемый Илья,обещаю сдерживать эмоции.

В этом времени, в этом пространстве влюблённые существовали до той поры, пока не появился злодей. Да, и не злодей вовсе в каком-то трагедийном смысле, а так, немножко завистник, немножко негодяй. Этот-то злодей считался другом нашего героя (к слову сказать, он и сейчас таковым себя считает). Пресловутого треугольника не было и быть не могло: проникнуть в пространство чужой любви можно было только, совершив маленькую подлость. Может быть, злодеи знают, зачем они разрушают чужое счатье, хотя мне кажется, что совершают они свои злодейства, часто не осознавая всех последствий, не просчитывая их. Ну, да Вершитель с ними со злодеями! Наш рассказ о вас и о вашей любимой, не так ли?

А было злодеем сказано слово, которое, как вам известно, ранит иногда больнее, чем любое оружие. Что же произошло с нашими героями после того, как это подлое слово было произнесено? Исчезло чудесное пространство любви. Без истерических объяснений, без вранья и надлома.

И время перестало подчиняться ещё недавно влюблённым. Оно заторопилось, словно его ожидали другие влюблённые, а опаздывать не хотело. Девушка написала вам своё последнее письмо и оцепенела. Нет, она не собиралась покончить с собой. Мало того, через несколько лет она встретила другого молодого человека, у них родились близнецы, но выйти из оцепенения она так и не смогла.

А вот юноша... С ним произошло невероятное: он раздвоился. Вы не поверите, но чего только не бывает в этом странном мире. Один из них остался в Городе, опустился, стал пить, бродяжничать и напрочь забыл всю свою предыдущую жизнь. В своей грязной каморке он заразился отчаянием и цинизмом, перестал верить людям. Но душа в нём, как ни странно, сохранилась. Она была уже при смерти, когда наш герой по-настоящему познакомился с Рекой. Река-то его и лечила. С ней, как с любимой, он проводил почти всё своё свободное время...

Второй же вроде бы ничего не забыл. Правда, с годами происшедшее с ним перестало быть трагедией. А иногда он даже позволял себе шутить об этом. С тем самым злодеем. Помните, надеюсь? Одна из знакомых ему девушек предложила выйти за него, и он не захотел сказать "нет". Они уехали на родину своих предков. И постепенно сложилась семья. Не лучше и не хуже других. Жена считала нашего героя неудачником, но не позволяла себе во всеуслышанье унижать его мужское достоинство. Он же постепенно привык к обстоятельствам и решил, что пусть уж лучше они управляют им, чем наоборот...

Мой друг, наверняка, рассказал бы ещё что-нибудь, но, уверяю вас, это были бы его домыслы и умозаключения. Я вас непременно познакомлю в аэропорту...

 Монолог был длинным, но молодой человек ни разу не перевёл дыхания, ни разу не взглянул на слушателя, но всё сильнее и сильнее мял игрушку, которую не выпускал из рук.

У Вилли глаза были закрыты. Может быть, ему удалось-таки заснуть в самолёте.

 

ГЛАВА 3.

 

Дальше

происходит множество

всевозможных событий,

бесконечной чередой проходят,

сменяя друг друга,

дни и недели,

дожди и метели,

солнечные затменья,

землетрясенья,

смена погоды,

годы –

словом, проходит жизнь.

 

 1.

Осенний вечер в Городе. Пустынная Площадь. С четырёх сторон к её центру движутся четыре процессии. Рядом с Натальей, Ильёй, Вилли и Михаилом по два Исполнителя. Их крылья плотно прижаты к бёдрам. Они блестят в ночи, и это единственный свет на Площади. В переулке, примыкающем к Площади, прячется Свидетель Веня. Явившись с опозданием на финал События, он нарушает Устав. И вообще ведёт себя неадекватно. Потом он заплачет, чем обречёт себя на вечное поселение на Пятом небе.

Откуда-то голос. Вероятно, голос Самого.

 Голос. Через несколько мгновений исчезнут Исполнители, и вы тут же забудете об их существовании. И только мой голос будет с вами. Встреча покажется случайной, как в мелодраматическом сериале. Каждый из вас будет действовать по велению собственной души, и любая фальшь станет очевидной. И если сольются половины душ в целую, если не помешают любви ни страх, ни трусость, ни унижение, если время перестанет властвовать над одними, а других сделает своими рабами, Событие будет считаться свершённым. Допускаю, что может произойти непредвиденное. А сейчас вы забудете и то, что я вам сказал.

 (Тишина. В небе осенние листья, вороны и ангелы).

 Наталья. Илья!

 (Трое мужчин повернули головы в сторону девушки).

 Илья. Наташка!

Вилли. Наталья?

Мишка. О, боже! Я так и знал, что эти фрейды придумают что-нибудь в этом роде! (Обращаясь к Вилли). Ты как здесь оказался?

Вилли. Фантастика да и только! Разуму это не поддаётся. В голове – сплошные вспышки. И эта идиотская фраза "Город юности".

 (Как-то само собой получилось, что стоящие на площади разделились на пары и медленно стали уходить в разные стороны. Наталья и Илья шли к Реке, а Вилли с Мишкой – в сторону метро. Пока ещё пары находились недалеко друг от друга, Илья и Вилли часто оглядывались, но ни тот , ни другой не могли найти нужного слова. Фальши боялись).

 Илья. Наташка, милый мой человечек! Спаси! Мне кажется, что если я обернусь ещё раз, то Он и я...

Наталья. (взяла его за руку). Не думай об этом. Я ведь рядом. Знаешь, тогда, очень давно, я написало тебе письмо, которое так и не отправила. Плакала и писала. Некоторые буквы размыты слезами. Оно, это письмо... Одним словом, вот какие строчки там были:

 

Есть созерцанью предел.

И созерцаемый мир

Хочет в любви процветать.

Зренье свой мир сотворило.

Сердце пускай творит

Из картин, заключённых в тебе, ибо ты,

Одолел их, но ты их не знаешь.

Видишь, муж сокровенный, свою сокровенную деву?

 

 2.

 То, что в конце сентября пойдёт снег, было полной неожиданностью. МИ снег не любил. И хорошо, что Событие закончилось. Пусть и не так, как хотелось сценаристам. Зато можно будет несколько дней отдохнуть на четвёртом небе, куда его пригласили знакомые художники.

МИ скорее от нечего делать сдвинул крылом кусочек почти чёрного облака, чтобы хоть краем глаза взглянуть на Землю. Серо и неуютно. На правом его крыле снег превратился в маленький сугроб. МИ вспомнил своего друга РЕ и, улыбнувшись, стал лепить из снега какую-то фигурку.

"Он обрадуется!" – подумал Ми, взмахнул крыльями и полетел.