Не надо «ля»

Фотография третья.

 

День заканчивается всегда одинаково. Вру – не всегда, но часто. Я долго устраиваю свою постель; улыбаюсь, потому что ловлю себя на мысли, что становлюсь похож на слугу, который готовит ложе для своего хозяина; а когда, наконец, укладываюсь на старом диванчике, целую медальон, в котором спрятана вырезанное из какой-то чёрно-белой фотографии личико любимой. Иногда после этого вздыхаю и тут же произношу молитву, придуманную давно, и с разными в зависимости от того, как прожит день, интонациями шепчу её с закрытыми глазами.

 Приветствую тебя Всеслышащий и Всевидящий! Услышь и меня, грешного, и помоги понять, так ли прожил этот день, как Тобой предначертано и что готовит мне день грядущий... Дай силы не унывать и продолжать любить, не разочаровываться в себе и других, видеть путь, по которому следует идти дальше, не сворачивая...

 Я стараюсь придумать лицо того, к кому обращаюсь с молитвой, но в сознании возникают то ли мультяшные рисунки Эффеля, то ли кукла из образцовского спектакля.

Смешно, наверное, смотреть на все эти штучки со стороны. Но мне есть что ответить смеющемуся:

  Вероятно, ты молод и полон сил. Дай бог, не растерять тебе слишком быстро это богатство. Надо мной, стариком, можешь сколь угодно подшучивать, но помни: придёт и твой черёд "собирать камни". И тогда, уж поверь мне, будет не до смеха...

Вместе со мной засыпает и фотография, что стоит, опираясь на настольную лампу. Славка, Витька и та самая девушка. Любимая.

 

***

 

... То, что именно шварцевского"Дон Кихота" мы будем читать, а потом, если ничто не помешает, и репетировать, всех нас обрадовало несказанно. Славка почти каждый день забегал ко мне на Загородный с гитарой и показывал сочинённые им песенки к будущему спектаклю. О спектакле ходили ещё только слухи, а он видел его в своей голове и в таких деталях, будто премьера уже на носу, и нам, актёрам, остаётся только крепко взяться за руки, вдохнуть побольше воздуха и – на сцену.

 - Наш А.Г. (так мы привыкли называть нашего режиссёра Александра Григорьевича) – гений! Мне и раньше казалось, что пьесу нужно читать по-другому. Но то, что он придумал – просто революция! Вот послушай. Это я вчера ночью набросал.

 На гитаре Славка играл плохо, но так вдохновенно, что многое ему прощалось. Взбалмошный, восторженый, привыкший сначала выкрикнуть, высказаться, а потом оценивать сказанное, он постоянно искал в ком-нибудь поддержку. Но чаще не находил, ибо многие воспринимали его как чудака не без искры, но и только. Славка писал странные стихи, скорее напоминающие бормотание акына, поющего на осле про всё, что он видит. С Витькой, моим соседом по комнате, Славка не очень ладил. И понятно, почему. К выпускному курсу Витька уже имел славу (какой гнусный каламбур! Прости, Славка!) полезного человечка. Какие дела и делишки он проворачивал, чем прославился (да что же это такое!?), меня не только не интересовало, но до поры до времени и не задевало. Что, наверное, помогло мне "отклеиться" что ли от Витьки, стать своим в студенческом клубе, а особенно в театральной студии. Славка же в поисках настоящего друга дошёл до меня и уже больше не покидал. Витьку иногда это бесило. А как он может издеваться, подтрунивать, насмехаться, обижать, знали в институте все.

 - Ну, ты будешь слушать или я пойду петь Зинзине и Михалычу?! Мелодия охренительная.

 

Эта ночь с каждым часом темнее, темнее, темнее.

Но ничто не мешает мне думать о Вас, Дульсинея...

 

 - Это, помнишь, когда он и Санчо бдели над оружием на постоялом дворе?

 Конечно, я помнил. Пьесу я перечитал несколько раз, и уже готовил себя к главной роли. А почему, собственно не я! Высок. Нос с горбинкой. Скорбный взгляд. Начитан и простодушен. Мира окружаещего не знаю. Всяк, кто горазд, с лёгкостью может обмануть. Совершаю идиотские поступки с уверенностью, что помогаю людям. А сколько ударов судьбы на моём челе!

 - А вот эта песня тебе точно понравится! – Славка отложил гитару в сторону. Она, действительно, помешала бы, потому что он вдруг запел так проникновенно, так искренне, что мои размышления о роли Дон Кихота сами собой развеялись.

 

Дульсинея, Дульсинея!

Сколько света и тепла!

Даль синее, даль синее,

Оттого что ты пришла!..

 

 Слова были такими простыми и ясными, будто принадлежали мальчику, впервые познавшему силу любви.

 - Это ты...? То есть, я хотел сказать, что эту песню написал ты? – интонация была вопросительной. Я не мог поверить. Ведь до сих пор Славкины песни были невнятны, странны, написаны чаще всего неряшливо, вовсе не для того, чтобы кто-то их читал.

А тут:

...Лунный свет из окошка, как шпага, решёткой надломлен.

В ночь такую лишь Санчо способен сопеть на соломе.

Но не сдамся и бдеть над оружием буду – так сделает рыцарь!

Трепещите все злые волшебники, если вы даже и крысы!

 Он продолжал петь, а у меня перед глазами в каком-то мороке плыла выжженная солнцем Ламанча: покосившиеся крестьянские домики, апельсиновые рощи, изнывающие от жары, ветряная мельница, изредка поскрипывающая своими лопостями-крыльями.

И – отдельно – взирающий на всё это с издевательской ухмылкой злой волшебник Фрестон.

 Только что же мне делать, когда одиночество к замку подкралось?!

От него не спасёт ни мой щит, ни копьё, ни забрало...

Не поймёт меня друг – только враг будет зло насмехаться...

 -Игорёха, да ты не слушаешь! Всё. Я обиделся. Зинзина! Я знаю, что ты сейчас стоишь за дверями и подслушиваешь нас. Входи, о, достойнейшая! Очаровательней тебя не знала ещё ни Севилья, ни Кордова, ни Мадрид!

 

Зинзина Славку обожала. Мне даже иногда казалось, что при каждой встрече с ним она опускала глаза, краснела, бурчала нечто невразумительное и молодела лет на тридцать. Секрет состоял в том, что Славка "умел" разговаривать с женщинами. Он подыскивал такие слова, так умел выстраивать мизансцену, что продавщица в гастрономе, услышав и увидев его, будто проглатывала какое-нибудь "нечего тут орать на меня, вислоухий" и, улыбаясь, вдруг выдавала: "Чего изволите?". Бесформенная пьянчужка дворничиха баба Даша независимо от состояния, в котором она находилась, только завидев Славку у ворот нашего дома, оправляла замызганную фуфайку истарательно поглаживала метлу...

 Как немного порой нужно женщине, чтобы быть счастливой!

 ...- А вот скажи, Игорёш, ты когда-нибудь задумывался над тем, почему Дон Кихот до сих пор нас преследует на своём Росинанте? Почему, как бы мы ни старались измениться, сначала высмеем его, поиздеваемся, а потом будем уговаривать свою совесть: что уж такое я сказал? Все смеялись, хотя...

 Славка замолчал. Взял в руки гитару и стал что-то наигрывать. Вероятно, он и не ждал ответа на вопрос. А у меня было тысяча ответов на него.

 - Есть идея! – всполошился он. – Давай, наконец, выберемся из нашей Ламанчи. Ещё не очень поздно. Город полон всякой нечестью – есть с кем посчитаться. В каком-нибудь закоулке непременно злого Фрестона найдём. А, слабо!

 Мне сразу стало понятно, что распределение ролей уже состоялось. Что мне никогда не сыграть на сцене Дон Кихота, потому что слишком много ответов на простой вопрос, потому что... потому что... потому что...

 

***

 

...Осознать, что ты трус – легко. Когда тебе два года, а по улице прямо на тебя идёт ведьма с клюкой и вот-вот дотронется и превратит в жабу - ты обхватываешь маму обеими руками и прячешь лицо в её юбку. На этот раз пронесло. Когда тебе двенадцать, а твоего друга бьют во дворе вечные враги, ты вдруг вспоминаешь, что забыл дома тетрадь, без которой в школе, конечно, не обойтись. Через час ты выходишь во двор, дотрагиваешься до плеча друга и пытаешься его успокоить. Ладно, - говоришь ты, - не плачь, наше время ещё придёт.

Но тебе уже двадцать два, твой друг Славка зовёт тебя "совершать подвиги", а ты боишься признаться ему, что город тебя всегда пугал, что ты стараешься избегать неожиданностей, что совершенно глупо искать приключения на свою задницу... Уж не лучше ли...

И - происходит небывалое. Что-то в тебе взбунтовалось ( "Ну, сколько же можно так!" или "До каких пор со мной будет такое!"). И ты вскрикиваешь призывно и дико:

 - А пропади оно всё пропадом! Я с тобой, мой славный господин!..

 

 

***

 

Из милицейского отчёта.

 Свидетельница Спиридонова Александра Валерьевна.

 "...Где-то около пяти вечера я с сыном отправилась на Невский. Нужно было зайти в Дом книги и купить сыну кое-что для внеклассного чтения. Этих двоих я сразу не заметила, но сын неожиданно рассмеялся,дёрнул меня за руку и сказал, чтобы я посмотрела. Одеты они были не просто странно, а не по-людски. У того, что ниже ростом и полноватый такой, на голове был маленький тазик – в таких варенье удобно варить, - а поверх плаща скреплённые изолентой или ещё как-то алюминиевые тарелки. И размахивал всё время какой-то палкой. Второй, длинноногий и горбоносый, нацепил на себя женскую широкополую шляпу и плащ внакидку. Толстый палкой показывал на глобус, что на Доме Книги и называл его каким-то Фрестоном. Мой идиот сначала смеялся, а потом вдруг испугался и заплакал. Тогда оба этих пугала ко мне, значит, с претензиями, что я, мол, заколдованная, что издеваюсь над мальчишкой и другие гадости мне стали говорить. А я ведь только один подзатыльник дала да рот ему, поганцу то есть моему, закрыла. А толстый вдруг и говорит: "Проси у отрока прощение, недостойная! Тогда и чары Фрестона падут." У меня от этих всех слов просто крыша, то есть голова, поехала. Я к людям: помогите, мол, спасите от этих сумасшедших. И ударила длинношеего уж не помню куда. А толстый только смеётся и приговаривает: "А что я тебе говорил! Не умер славный Дон Кихот! Есть ещё с кем повозиться в этом мире!"..

 

 Сержант милиции Кудасов.

 

...Заступил на дежурство в 15.00. Со своим напарником сержантом Крайним осматривали взглядом входящих и выходящих возле ресторана "Кавказкий". На предмет алкогольного опьянения и женщин лёгкого поведения. Двое усатых мужчин нерусской национальности разговоривали с девушкой ( потом выяснилось, что её зовут Татьяна Иванова, и она студентка факультета иностранных языков рядом находящегося пединститута имени А.И.Герцена). Разговаривали или приставали – трудно было понять издалека. К этой троице подошли два чудака в карнавальных костюмах. Впоследствии выяснилось, что никакого карнавала в этот день в институте не было. Так эти двое – один высокий, тощий и бледный, второй - полный, потный, с какой-то палкой в руке, что заставило нас с сержантом Крайним насторожиться. Когда мы подошли ближе, то успели услышать такой разговор:

 - О, прекраснейшая из живущих на земле, не угодно ли вам воспользоваться помощью благородного рыцаря, дабы обезопасить себя и избавиться от непотребного общества этих двух злопыхателей?

- Славка! Игорёк! Это вы что ли? (Далее продолжительный смех). Вы и представить себе не можете, насколько вы вовремя. Эти гости нашего города полагают, что им всё позволено!

 Далее девушка отошла в сторону, а толстенький стал махать палкой, приговаривая : "Защищайтесь, господа, если вы не трусы!"

Тут вмешались мы с сержантом Крайним и не допустили мордобой. На всякий случай мы вызвали дежурную машину и всю пятёрку забрали в участок на предмет проверки документов...

 

 Из разговора капитана Угрюмова с лейтенантом Пашкиным (вёлся вполголоса, а иногда и шёпотом).

 - Вот тебе и законы! Кое-кому они не писаны. Видишь ли её папа генерал Иванов. А мне срать на её папу! Взяли двух этих педиков...

- Тихоныч, тс-с-с! А услышит кто?

- ...Взяли двух студентов, нарушающих общественный порядок. Засадили в предвариловку и разбираться стали.

- А я сразу скумекал, что что-то здесь не так. Помнишь, этот толстый, с тарелками говорит забулдыгам нашим: " Рад приветствовать вас, достойнейшие, в этой зловонной темнице!" У них глаза на лоб, а он продолжает: " Верьте, угнетённые, падут ваши оковы, и солнце вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут!" Вот здесь я и отпал.

- Да по ним психушка плачет!.. Но вот ты мне скажи, как у него ключи от камеры оказались?

- А хрен его знает!

- Во какая нынче молодёжь! И откуда что берётся...

 

***

 

... Из участка мы выходили втроём. Таня никак не могла удержаться от смеха. Славка ухмылялся. Я молчал, оглядываясь по сторонам.

 - Как вам, идиоты такие, пришло это в голову?! А лицо этого капитана видели, когда он с папой по телефону говорил? Славка, ты был неподражаем!

- Заметь – я и Игорёша! А.Г. от этой репетиции будет в восторге.

- Это если нас с тобой из института не попрут перед государственными экзаменами.

- Не боИсь, Фома неверующий – прорвёмся!

- Обещаю, что поговорю с папой и дальше этого поганного милицейского участка дело не пойдёт.

- Что я хотел доказать, спрашиваешь ты? Ну, ты же была на читке и слышала, как А.Г. перевернул наше представление о герое. В каждом из нас сидит Дон Кихот! И в тебе, Танька, тоже. Ты только пойми, как и с чем его едят. Мы же просто помрём без таких чудаков. Ладно, сегодня мы с Игорёшей скорее дурачились, чем преследовали какие-то цели, но всё-таки, всё-таки, всё-таки!

 ...По вечернему послезакатному Питеру идти было легко и радостно. Я слушал Славку и тихо улыбался. Меня ничто не тяготило, я ничего не боялся, потому что рядом со мной шагали Дон Кихот и Дульсинея. Рыцарь и его дама сердца.

Моя любимая.

 

И мы дойдём – судьба порукой нам.

И, в радости немея,

Мой не споткнётся Росинант!

Обнимет нежно Дульсинея.