Не надо «ля»

Гришка дома.

 Дверь открыла мама. Поэтому я услышал не весь разговор. До кухни долетали только отдельные слова. Но главное я услышал.

 - ...Когда это всё кончится?! Ты всю кровь из меня высосал!

 Я спрятался за холодильник и закрыл глаза. Конечно, я знал того, кто высосал мамину кровь, и боялся, чтобуду следующим.

 Мама влетела в кухню, не замечая меня, и стала громыхать тарелками. Ужин начинался всегда с приходом папы, и все в доме это знали. Мама не выглядела бледной и обескровленной, а даже наоборот: волосы растрёпаны, глаза и щёки красные, тонкие губы плотно сжаты.

 Если она заметит меня, если услышит хотя бы шорох из моего укрытия, значит я буду первым, кому достанется на орехи. Так обычно говорил дедушка, когда мне или моей сестре доставалось от родителей.Мне чаще. Я ещё не понял, почему.

Стоя за холодильником, главное, не открывать глаза! И тогда легко представить себе, пусть и на короткое время, что ты и не дома вовсе, а где-нибудь у реки или в лесу. И ничего не боишься, потому что светит солнце, поют какие-то птички, и случайные прохожие тебе улыбаются... Но уже очень скоро эту картинку сменяет папа с огромными клыками, вгрызающимися в мамино горло. Я вскрикиваю, мама оборачивается, но не бьёт меня привычно ложкой по лбу, а, словно продолжая мой крик, обращается ко всем, кто находится дома:

 - По десять раз приглашать к столу я не буду!

 Есть нужно медленно. И не совершать такое, после чего мама или папа говорят:

 - Перестань сопеть за столом!

 - А кто лук за тебя будет есть?!

 - Убери локти со стола!

 - Все уже едят второе, а ты с супом возишься!

 - Не кривись! Всем вкусно, а тебе, видишь ли, не нравится!

 - Заруби себе на носу: тарелка должна быть чистая!

 ...И ещё разные слова, которые я не запомнил.

 Бабушка встаёт из-за стола первой. Она собирает посуду и поглядывает на папу укоризненно, потому что она мама моей мамы. Может быть, бабушка ищет следы крови на папиных губах. Я тоже, но украдкой, посматриваю сначала на него, а потом и на маму. Все молчат. Так бывает тогда, когда папа приходит с работы навеселе.

 Лучше всего в такие вечера сразу после ужина убежать во двор. Удаётся это не всегда.

 Во-первых, потому, что именно в такие вечера и мама, и папа вовсю интересуются нашими с сестрой успехами в школе.

 Сестра Танька старше меня на год и учится в четвёртом классе. А я в третьем. В школу мы ходить любим, потому что дома тесно. Мы живём в коммунальной квартире.

 Во-вторых, потому, что во двор мне никак нельзя. Но про это потом.

 Первым начинает папа. Он хочет исправить ситуацию, и я его понимаю. Похоже на игру, где правила я знаю на зубок.

 - Григорий, неси-ка дневник! – Папа покашливает, пытается найти нужный голос для разговора со мной. Никогда не понимал, почему всегда начинают с меня, а не с Таньки – она ведь старше!

 - Сейчас, папа.

 - Не сейчас, а немедленно! – Кажется, папа нашёл нужный голос.

 Проверка недолгая. В моём дневнике на этой неделе плохих оценок не было. Всё происходит в кухне, ведь только нашей семье разрешается ужинать на общей кухне, так как мы самая многочисленная семья в квартире. Нас шесть человек. Почти пять. Дедушка всё время лежит в кровати, и бабушка говорит, вытирая слезу сначала у правого, а потом у левого глаза, что он, дедушка, уже не жилец.

 Как только в кухню входит тётя Берта, соседка, вся наша многочисленная семья переходит в свою комнату.

 Тётя Берта страдалица. Её жизнь не удалась. Муж умер три года назад, оставив её бОсу-гОлу с двумя жирными поросятами, которые всё время хотят жрать, в школе учатся плохо, но всегда найдут во дворе какую-нибудь лужу, чтобы испачкать одежду. Чаще всего про всё это она говорит сама себе на балконе, но так громко, что во дворе её, конечно, слышат. Одевается тётя Берта странно. Широкая серая юбка с глубокими карманами, в которых есть всё; мужская майка, надетая поверх рваной женской комбинации; чёрные чулки, всё время сползающие и давно разношенные домашние тапочки. Когда бабушка встречает её где-нибудь в квартире, то отворачивается и старается побыстрее добежать до комнаты, где рассказывает деду:

 - ...Ни один лифчик не вместит эти две пудовые гири. Она и мужа, наверное ими придавила.

 Дед хоть и не жилец, но смешно хихикает, держась правой рукой за грудь.

 Мне же тётя Берта нравится. Иногда она делает из меня памятник. Как в нашем парке. Когда Сенька и Илюшка приходят из школы (они на два и три года старше меня), тётя Берта ставит меня на табуретку, грязной тряпкой счищает что-то с моей школьной формы, заставляет сыновей стать напротив и после короткого молчания со слезой в глазах говорит:

 - У людей рождаются ангелы... У меня же – поросята... Чем я прогневила тебя, боженька?! Не вертитесь, когда мама учит тебя жизни! И не смотри -те на кастрюли!.. Гришуня, мальчик мой, прочитай стихотворение, дай возле тебя душой отдохнуть. Пусть эти выродки тоже послушают и научатся чему-нибудь...

 К такому обороту я уже готов, и стихи знаю подходящие.

 ЧТО ТАКОЕ

ХОРОШО

И ЧТО ТАКОЕ

ПЛОХО?

 Крошка сын

к отцу пришел,

и спросила кроха:

- Что такое

хорошо

и что такое

плохо?-

 Название и первые строчки стихотворения я читаю громко, глядя в глаза тёте Берте.

 ...Если

сын

чернее ночи,

грязь лежит

на рожице,-

ясно,

это

плохо очень

для ребячьей кожицы.

Если

мальчик

любит мыло

и зубной порошок,

этот мальчик

очень милый,

поступает хорошо...

 В этом месте всем трём слушателям я показываю свои зубы, отчего следующие строчки я шепелявлю:

 ...Если бьет

дрянной драчун

слабого мальчишку,

я такого

не хочу

даже

вставить в книжку.

Этот вот кричит:

- Не трожь

тех,

кто меньше ростом!-

Этот мальчик

так хорош,

загляденье просто!

 Почти с мольбой смотрю на Сеньку и Илюшку, потому что после стихов где-нибудь в ванной или в туалете они отвесят мне пару горяченьких по лбу и несколько поджопников, повторяя запомнившиеся им строчки. Смотрю, но сдержаться не могу:

 ...Этот

в грязь полез

и рад.

что грязна рубаха.

Про такого

говорят:

он плохой,

неряха.

Этот

чистит валенки,

моет

сам

галоши.

Он

хотя и маленький,

но вполне хороший.

 Помни

это

каждый сын.

Знай

любой ребенок:

вырастет

из сына

cвин,

если сын -

свиненок,

Мальчик

радостный пошел,

и решила кроха:

"Буду

делать хорошо,

и не буду -

плохо".

 ...Ещё несколько минут я стою на табуретке. Хорошо, что мои родители в это время на работе, а бабушка с дедушкой спят. Им не нравится, когда, как говорит бабушка, в кухне пахнет Цыбульскими. Я же думаю о том, как спастись от Сеньки и Илюшки. Дело усложняется ещё и тем, что тётя Берта после того как я постоял памятником, непременно что-нибудь достаёт из кармана юбки, протирает той же грязной тряпочкой, обнимает меня (я попадаю как раз между двумя пудовыми гирями) и со словами " рождаются же ангелы" отпускает меня.

 Я же, не мешкая, стучусь в двери второго нашего соседа.

Его зовут Григорий Михайлович. Значит, мой тёзка. Он брошенка и живёт один, как сыч. Мама утверждает, что лучше жить с изредка выпивающим папой, чем с таким сычом. То, что сыч птица, я узнал не сразу.

 Дверь комнаты Григория Михайловича всегда закрыта на множество замков. Открывает он их медленно, всё время о чём-то расспрашивая:

 - Кто там?

 - Это я, Гришка.

 - Какой Гришка?

 - Ваш сосед и тёзка.

 - А что тебе нужно, тёзка?

 - Спросить вас хочу про птицу.

 - Так спрашивай.

 - Нас могут услышать.

 Почему именно эти слова заставляют Григория Михайловича открыть дверь для меня - загадка. Но запомнить на всякий случай надо.

 В этой комнате я уже бывал. Её хозяин – закройщик. И когда мама решила, что дешевле будет заказать мне школьную форму у соседа, а не покупать её в магазине, мы с ней частенько приходили в эту комнату.

 У моего тёзки очки с толстыми стёклами, но он смотрит на меня поверх очков. А мне так хочется протянуть руку и приподнять их, потому что они вот-вот упадут. Ведь не могут же они так долго висеть на самом кончике носа.

 Пальцы запачканы мелом, а на шее висит клеёнчатый метр, которым и меня когда-то измеряли.

 Я вижу, что Григорий Михайлович занят. У него срочный заказ. Поэтому он теребит в руках метр и смешно кривляется. Конечно, ему хочется выгнать меня поскорее, но он чего-то боится, поглядывая по сторонам.

 - Так что там с птицей? При чём здесь птица? Ты же видишь, Гриша, что мне некогда? Что за птица?

 - Сыч.

 - Ну, сыч. И что из этого?

 - Я хочу вам по секрету сказать, что вы сыч. Но это птица, и вам не стоит беспокоиться. Но на всякий случай откройте дверь и проверьте, нет ли там кого.

 Я и представления не имею, почему Г. М. Тишкин – закройщик (такая табличка у него на двери) делает всё, что я ему говорю. "Надо проверить, - думаю я про себя. – Не всё здесь чисто."

 Я просовываю голову в приоткрытую дверь, чтобы убедиться, что ни Сеньки, ни Илюшки в коридоре нет.

 - Я вас не подведу! – говорю я Тишкину Г. М. – закройщику. – Вы ведь мой тёзка.

 Дверь за мной закрывается не сразу. Я это спиной чувствую. Может, нужно было спросить у него, где обитают сычи, но решаю, что нужно бежать из дому, пока Сенька и Илюшка не спохватились.

А про сычей я в школьной библиотеке у Галины Петровны книгу попрошу.