Abendland
Донесенья подводников Деница,
Оледеневшие рубки его субмарин,
Гравий и ветер, остовы скал,
Основанья земли, перетертые в гравий,
Лишайник, слюда незавидных земель –
Русским оставил Кук
Честь их открытья
И было промозглое взморье,
Шельф и поморник на камне,
Горный хрусталь в рюкзаках
И под ногами череп пингвина –
Белый, как вырезанный из бумаги
Летательный аппарат,
А над головами кружил альбатрос,
Солнце явилось, окрасило золотом ртуть
Ила среди развалин
Потустороннего Кенигсберга
И было упорство ветра,
Был укреплен валунами крест на утесе,
И руины горного кряжа в проливе Дрейка
Мы созерцали в Татьянин день,
Красовицкому предоставив
Мистику хельдингов,
Мистику полых пространств подо льдом
Земли Королевы Мод
Алтари твои, Босх…
Ивану Жданову
Алтари твои, Босх, дураков корабли,
Над бетонкой висит мертвый спутник земли:
Лед и трупные пятна листвы под льдом –
Под светящимся льдом над ступенями плит,
Но не славен никто, да и жив ли пиит,
Там, за морем дождей, свой поставивший дом,
Обустроивший скит?
То коньками изрезанный лед за бортом,
То ночные под ним проплывут патрули,
И погасят огни Геркуланум, Содом,
Алтари твои, Босх, дураков корабли…
Заостриться острей смерти
И дикий лай переложу в псалом
как подобает сукиному сынуДенис Новиков
Из поэтических книг новейших авторов для меня эта была единственной, не уступавшей по своему трагизму «Воронежским тетрадям» и эмигрантским стихам Георгия Иванова. Название – «Самопал», автор – мой однокурсник и приятель (именно приятель, не более) по двум первым литинститутским годам. После я потерял его из виду. После возращении Дениса «из заморских краев корабельных» не видел его ни разу. Так что это заметка не воспоминания (вспоминать в общем-то нечего), а попытка ответа главный из поставленных Денисом вопрос – вопрос о религиозном оправдании поэзии и, соответственно, поэта, вопрос, если так можно выразиться, поэтодицеи. Не поэзии и поэта вообще, каковых попросту не существует, а отдельно взятого ничтожнейшего из детей ничтожных мира, занятого смертельно опасной игрой в самосожжение («самопал») и предпочитающего ее всем остальным «играм, в которые играют люди». Иными словами, будет ли риск жить для стихов признан там законным наравне с известными жизненными стратегиями, заведомо богоугодными? То, что для них – молитва, для Новикова – стихи, но цель и в том, и в другом случае – одна и та же: преодоление смерти:
О «ледяном атеизме» Георгия Иванова
«Жуткий маэстро, собирающий весьма ядовитые цветы зла», – отозвался о Георгии Иванове один из эмигрантов. По поводу этой характеристики можно было бы заметить, что, напри-мер, в Чернобыльской зоне не отравленных цветов не бывает, но все же они – цветы и при всей своей отравленности – живые в отличие от вошедших в моду пластиковых имитаций.
Именно это и хочет сказать Иванов, начиная свой «Распад атома» таким признанием: «Я дышу. Может быть, этот воздух отравлен? Но это единственный воздух, которым мне дано дышать».
Воздух Мандельштама
Он пил холодный горный воздух христианства, не расколотого на конфессии, не превращенного в государственную религию, в религиозно-национальную идеологию – первохристианский воздух будущего, для которого, по его словам, и пишет поэт. Но, по-жалуй, уместнее в этом случае говорить не столько о будущем, которое, не успев стать настоящим, становится прошлым, сколько о новом. Новом в новозаветном смысле: новом небе и новой земле.